Божьи безумцы

Ах, нет, нет! Я не хочу верить вестям о смерти твоей. Все вокруг говорили, что была ужасная схватка у какой-то башни около Андюзы, что враги всех вас перебили, что люди видели, как ваши трупы волокли по улицам в городе Алесе, дабы желающие опознали мертвецов, — я ничему не хотела верить. Мало ли нас обманывали! И все же пришлось мне сдаться, когда твой дядя из Баржака велел передать нам через нашего человека, возвращавшегося из Долины, что он видел тебя мертвым. «Скажи в Борьесе, — наказывал он, — что я пошел посмотреть на убиенных и узнал среди них моего племянника Шабру из Граваса, коего волокли на плетенке, передай им, что тело его набито сеном и старательно зашито и что огонь едва его коснулся».

Значит, все кончено, родной мой!

Да за что же господь так прогневался на нас? Мы его почитаем, повинуемся ему, все приносим в жертву ради него, а он так поступает с нами, словно и знать ничего не знает! Как горько! Господи, прости мне скорбь мою!..

И как же быстро прошла короткая наша жизнь! То было нам хорошо, то очень тяжко, и все пронеслось, как волны в водовороте, что кипит, клокочет у мельницы. В миг затянет на дно несчастного, упавшего в пучину, не успеет он даже глотнуть воздуха.

Господь всеведущий знает, почему я так тоскую, плачу, ищу тебя, — он знает, что я на все решилась ради того, чтобы вновь увидеть тебя! Комендант крепости не желал изменить своего приговора, но я не уступала его солдатне, и тогда повитуха рассказала мне, какую уловку она может употребить, чтобы обмануть офицера и уверить его, что я в самом деле была беременна, но темница, заботы, утомление и тоска до того замучили меня, что я скинула и не стало плода во чреве моем. И тогда я подумала, что от хитрости сей зависит не только моя участь, но и судьба доброй женщины, пожалевшей меня и так страшившейся теперь смерти, а главное, я все думала о тебе, любимый мой, и так хотела вернуться к тебе, вот я и согласилась, чтоб она истерзала тело мое. Благодарю бога за муки свои. Я была больна и все еще очень слаба. Но все же я радовалась, и, лишь когда узнала, что тебя уже нет в живых, мой любимый, я поняла, что поступила дурно и что господь смертью твоей наказывает меня за мой грех.

Собрав последние силы, я добрела до Борьеса, и уж там, понятно, наши с тобой матери и моя сестра Катрин выходили меня. Я немного поправилась, но никто не исцелит меня от тоски по тебе!

Иной раз я думаю: хорошо, что он умер и не узнает того, что мы, живые, уже изведали и еще изведаем, пока не лишимся жизни. Хорошо, что ты никогда не узнаешь, каким стал Даниил Вержез, мой сосед (он ведь родом из Шамаса), — мальчик, с которым мы вместе пасли коз в горах и играли в проповедников. Ведь он нарушил клятву, стал предателем и отступником, нанялся в разбойничью шайку Шабера! Я его видела, собственными своими глазами видела, и слышала, как он имя божие поминает в мерзостной ругани, как и прочие шаберовы разбойники! Святотатец попытался было поговорить со мною в сторонке, но, сам понимаешь, как я отшила его! Конечно, мы по нечаянности застрелили его мать, тут спорить не приходится. Жаль бедняжку. Но разве можно даже из-за этого стать Иудой, предателем! А ему, негодяю, нисколько не было стыдно за свое вероломство, ведь через два дня после моего возвращения он пожаловал в свой хутор! В ту же ночь мой отец и брат отправились в Шамас; вернулись они к утру, у обоих топоры были окровавлены. Да погибнут так все изменники!

Увы, даже месть не вернет к жизни наших любимых, пе вернет нам счастья. Ноги сами принесли меня сюда, в сожжённый дом твой, лишь только я в силах была ходить, но не потому я пришла, что смерть отступника хоть малую толику прибавила мне бодрости, — нет, я хотела тут проститься с тобой, написать тебе обо всем — о своем освобождении, купленном ценою крови моей, о предательстве Даниила Вержеза, о каре, постигшей его, о моей любви к тебе, о горе моем неутешном и поведать все то, что я не посмела бы тебе сказать при встрече лицом к лицу, если бы господь по милосердию своему совершил чудо и вдруг вернул бы мне тебя. Каракуль моих ты не увидишь, я сейчас спрячу листок, как и прежние мои листки, коих ты тоже не читал, укрою их в нашем тайнике, в щелке толстой стены, но каждая жилочка во мне дрожит, — так хочется мне сломать эту стену, вырвать у нее листки, исписанные дорогой твоей рукой, и держать их у себя, милый мой Писец.

Ходят слухи, будто спаслась горстка воинов ваших от той бойни, что была у башни, и будто возвратились они в Лозерские горы. Соберусь с силами и найду их, — хочу услышать из их уст свидетельство о последних твоих мгновениях, о последних твоих словах, хоть и чувствую, что даже если все узнаю, не подняться мне со дна той бездны, куда ввергнул меня бурлящий поток…