Они были не одиноки, на дороге царило довольно оживленное движение. И неудивительно – ведь двигались они по известному и с давних времен используемому торговому пути, связывающему Запад с Востоком. До Згожельца, известная как
Зеленая Дама натянула поводья стройной белой кобылы, подъехала так близко, что коснулась коленом его колена.
– У тебя на воротнике, – заметила она, – засохшая кровь. Это их работа? Либенталя и компании?
– Нет.
– Короткий ответ, – надула она губы. – Однозначный до боли. А я, подумать только, в глубине души надеялась, что ты разовьешь тему и порадуешь меня приключенческой повестью. Напоминаю, ты должен был меня увеселять. Но коли тебе это не по вкусу, навязываться не стану.
Он не ответил, словно язык проглотил. Какое-то время ехали в тишине. Зеленая Дама, казалось, была полностью поглощена тем, что любовалась открывающимися видами. Рейневан то и дело поглядывал на нее украдкой. Во время одного такого как бы случайного взгляда она поймала его, схватила глазами как паук муху. Он отвел глаза. Ее взгляд вызывал дрожь.
– Насколько я поняла, – довольно беспечно возобновила она разговор, перебивая повисшую между ними тишину. – Насколько я поняла, ты ухитрился сбежать от стражей. Для того, чтобы на следующий день вернуться. Добровольно. Свободой ты пользовался едва одну ночь. И теперь едешь в замок Столец отдать себя в руки и во власть господина Яна Биберштайна. Чтобы так поступить, у тебя должна быть причина. Была?
Он не ответил, только кивнул головой. Глаза Зеленой Дамы опасно прищурились.
– Серьезная причина?
Он снова хотел кивнуть, но вовремя одумался.
– Серьезная, госпожа. Но я предпочитал бы об этом не говорить. Не обижайтесь. А если обидел, каюсь и прошу прощения.
– Прощаю.
Он снова украдкой взглянул на нее, и снова она поймала его в ловушку своих глаз, выражение которых он не мог разгадать.
– У меня было и до сих пор есть желание поговорить. Вопросами я намеревалась только склонить тебя к большей разговорчивости. Потому что на большинство вопросов я и так знаю ответы.
– Правда?
– Ты отдаешься на милость господина Яна ради демонстрации. Чтобы попытаться убедить его, что у тебя совесть чиста. Я имею в виду – в отношении Катажины, естественно.
– Ты удивляешь меня, госпожа.
– Знаю. Я делаю это специально. Однако вернемся, как часто говорит мой исповедник, к
– Бегство подтвердило бы обоснованность обвинений. Было бы признанием вины.
– Ох. Значит, ты невиновен? Ничего нет на совести?
– Ты наслушалась сплетен обо мне.
– Верно, – согласилась она. – Их кружило множество. О тебе. О твоих делишках. И победах. Хочешь, не хочешь, а слушала.
– Знаешь, госпожа, – откашлялся он, – как оно бывает со слухами. Воробьем вылетит, волом вернется…
– Знаю и то, что нет дыма без огня. Прошу, не цитируй больше поговорок.
– Преступлений, которые мне приписывают, я не совершал. В частности, не нападал и не грабил сборщика податей. И у меня нет награбленных денег. Если тебя это интересует.
– Это – нет.
– Тогда что же?
– Я уже сказала: Катажина Биберштайн. Перед ней ты ни в чем не виновен. Ни один грех не тяготит твою совесть? Или хотя бы грешок?
– Вот как раз на эту тему, – стиснул он зубы, – я предпочитал бы не беседовать.
– Знаю, что предпочитал бы. Свидница перед нами.
В город они въехали через Стжегомские ворота, выехали через Нижние. Во время поездки Рейневан несколько раз вздохнул, узнавая хорошо ему знакомые и ассоциирующиеся с приятным места – аптеку «Под Зеленым Линдвурмом»,[174]
в которой он некогда практиковал, корчму «Под крестоносцем», в которой некогда попивал свидницкое мартовское и испытывал свои шансы у свидничанок, овощные ряды, куда ходил пытать счастья у приезжающих с товаром селянок. Тоскливо посмотрел в сторону улицы Крашевицкой, где Юстус Шоттель, знакомый Шарлея, печатал игральные карты и свинские картинки.