Божьи воины

Хоть он и был поглощен воспоминаниями, то и дело украдкой косился на едущую справа от него Зеленую Даму. И всякий раз, когда поглядывал, столько раз его мучали угрызения совести. Я люблю Николетту, повторял он себе. Люблю Катажину Биберштайн, которая родила мне сына. Я не думаю о других женщинах. Не думаю. Не должен думать. И думал.

Зеленая Дама тоже казалась погруженной в размышления. Она молчала все время. Заговорила только за селом Болесьчин, когда утихли звуки копыт коней кавалькады, проезжающей через мост на Пилаве.

– Через какую-то милю, – сказала она, – будет Фаульбрюк. Потом город Рыхбах. Потом Франкенштайн. А за Франкенштайном – замок Столец.

– Я немного знаю район, – позволил он себе слегка насмешливый тон. – Между Рыхбахом и Франкенштайном еще будут, кажется, Копаница и Козинец. Это имеет какое-то серьезное значение?

– Для меня – никакого, – пожала она плечами. – Однако на твоем месте я уделяла бы трассе больше внимания. Каждая пройденная миля и каждая местность, которую мы проезжаем, приближает тебя к Яну Биберштайну и его праведному гневу. Если б я была тобой, то в каждом из этих поселков высматривала бы возможности…

– Я уже сказал, что не намерен бежать. Я не преступник. Я не боюсь оказаться перед Биберштайном. И его дочерью.

– Ну, ну, – прошила она его взглядом. – Такой искренний порыв. Что ты хочешь мне доказать, парень? Что невинен как дитя? Что тебя ничто не связывало с Касей Биберштайн? Что, если с тебя даже начнут кожу сдирать и кости ломать, ты не признаешь своим пухленького мальчишечку, который в Стольце цепляется за Касину юбку?

– Я понимаю… – Рейневан почувствовал, что краснеет, и это немного разозлило его. – Я понимаю свою ответственность. Да, именно так: ответственность. Не вину. Однако, как я уже сказал, я предпочел бы об этом не говорить. Можно беседовать о другом. Хотя бы о пейзаже. Эта речка – Пилава, а вон там Совиные Горы.

Она рассмеялась. Он украдкой вздохнул, ожидая другой реакции.

– Я пытаюсь понять мотивы твоего поведения. Я любопытна, такая, понимаешь ли, слабость женской натуры. Люблю знать, связывать причину со следствием, понимать. Мне это доставляет удовольствие, так доставь же мне удовольствие, Рейнмар. Если не из симпатии, то хотя бы из вежливости.

– Госпожа… Очень тебя прошу…

– Только одно, одна проблема, ответ на один вопрос. Не может быть, чтобы ты не боялся подземелий Стольца. Гнева Биберштайна? После того, как изнасиловал его единственную дочку.

– Прости, не понял.

– Опять святое возмущение? Ты взял Катажину Биберштайн силой. Вопреки ее воле. Это известно всем.

– Всем? – Он резко повернулся в седле. – Значит, кому?

– Ты мне скажи.

– Не я начинал. – Он почувствовал, как кровь снова приливает к лицу. – При всем уважении, не я начал этот разговор.

Она долго молчала. Потом неожиданно заговорила.

– Известные факты таковы: два года назад, четырнадцатого сентября, задолго до полудня ты и твои дружки напали в Голеньовских Борах на группу людей, с которой путешествовали благороднорожденные Катажина фон Биберштайн, дочь Яна Биберштайна из Стольца, и Ютта де Апольда, дочь чесника из Шёнау. Погоня, бросившаяся за вами спустя несколько часов, нашла экипаж. От девушек не было и следа.

– Я слушаю.

– Обеих девушек, – Зеленая Дама проницательно глянула на него, – след пропал, говорю. Ты можешь что-нибудь добавить? Какие-то комментарии.

– Нет. Ничего.

– Преследователи кинулись по вашим следам, но потеряли их у Нисы, а дело уже было в сумерках. Только тогда решили послать конного в замок Стольц. Сообщение добралось ночью, господин Ян Биберштайн разослал гонцов по своим людям, но не мог ничего предпринять до рассвета. Прежде чем вооруженные собрались, цистерцианцы в Каменце уже звонили на сексту. А когда звонили на нону, в Стольц неожиданно явились в сопровождении армянского купца обе девушки, Катажина и Ютта. Обе целые, здоровые и на первый взгляд нетронутые. Это было, – продолжила она, видя, что Рейневан молчит, – одно из самых недолгих похищений в истории Силезии. Банальная афера быстро надоела всем, и о ней забыли. Забыли примерно до Громницкой Божьей Матери. То есть до того момента, когда благословенного состояния Катажины Биберштайн уже невозможно было скрывать.

У Рейневана на лице не дрогнул ни один мускул. Зеленая Дама рассматривала его сквозь полуприкрытые ресницы.

– Только тогда, – продолжила она, – Ян фон Биберштайн разъярился не на шутку. Назначил награду. Сто гривен серебра тому, кто укажет и выдаст похитителей, а если кто-то и сам окажется замешанным в аферу, дополнительно получит гарантию избежать наказания. Кроме того, господин Ян взял в оборот доченьку, но Кася уперлась: она ничего не знает, ничего не помнит, была без сознания и в обмороке. Ла-ла-ла… Уперлась также Ютта де Апольда, в отношениикоторой были серьезные подозрения, что и она тоже не соблюла веночка в целости и сохранности.