БОЖЬИ ВОЙНЫ

— Я это обдумаю, — сказал Рейневан. Уже обдумав, решив и будучи полностью убежденным в правильности принятого решения.

— Так что… Ну и… — Демерит пожал плечами, кашлянул. — Черт возьми, не могу стоять и смотреть, как… Так что я попрощаюсь, разверну коня, кольну его шпорами и уеду. Не оглядываясь. А ты делай что хочешь. Бывай. Vale et da pacem, Domine[1147].

— Бывай, — ответил спустя минуту Рейневан.

Шарлей не оглянулся.

Глава 21

В которой речь идет о символе и о его чрезвычайном значении. В которой Рейневан, допустив зло, пытается исправить свою ошибку и кровью смыть вину. А краковский епископ Збигнев Олесницкий меняет ход истории. Совершая это ad maiorem Dei gloriam.

«Вот и смерть приходит, — думал Парсифаль Рахенау, напрасно пытаясь одолеть охватывающий его холод, бессилие и сонливость. — Умру. Попрощаюсь с жизнью здесь, в этих диких лесах, без священника, без исповеди и причастия, даже без похорон, а где белеют мои кости, не будут знать ни отец, ни мать. Уронит ли по мне хоть одну слезу прекрасная Офка фон Барут? Ах, какой же я осел, что не признался ей в любви! Что не упал к ее ногам…

А сейчас уже поздно. Смерть приходит. Уже больше Офки я не увижу…»

Конь мотнул головой, Парсифаль закачался в седле, боль дернула его и привела в себя. «Воняет дымом, — подумал он. — И пожарищем. Что-то здесь горело…»

— За лесом уже Рудки, — послышался голос рядом.

Всадник, которому принадлежал голос, расплывался в лихорадочных глазах Парсифаля в темный, неясный и демонический образ.

— Там ты уже должен попасть на своих. Держись просеки и не выпади из седла. С Богом, парень.

«Это тот цирюльник, — понял Парсифаль, с большими усилиями удерживая веки, чтоб не сомкнулись. — Медик с удивительно знакомыми чертами. Вылечил и перебинтовал меня… А говорили, что последователи Гуса хуже сарацинов, что не знают пощады и убивают без всякого милосердия».

— Господин… Я благодарен… Благодарю…

— Бога благодари. И прочитай иногда молитву. За погибшую душу грешника.

Пели птицы, квакали лягушки, по небу плыли облака, среди лугов вилась Пшемша. Рейневан вздохнул.

Преждевременно.

Перед смоловарней стояло восемь коней, в том числе один красивый вороной и один исключительно красивый сивка. Со стрехи поднималась струйка дыма. Рейневан немедленно развернул коня. Те восемь коней не принадлежали ни смоловару, ни тем более крестьянам, возле сёдел висели топоры, чеканы и булавы, хозяева были люди военные. Он намеревался отъехать тихо, пока они его не заметили. Но было уже поздно.

Из небольшого овина вышел тип в бриганитине, неся охапку сена. Увидев Рейневана, он бросил сено, крикнул. Из овина выскочил второй, похожий, как близнец, оба с криками набросились на него. Рейневан метнулся к висящему возле седла самострелу, схватил за ручку барабана, закрутил. Зубчатое колесо жутко заскрежетало, что-то хрустнуло, ручка оторвалась, а рычаг сломался. Сломался его верный самострел, сделанный в Нюрнберге, перевезенный контрабандой из Польши в Чехию, купленный Шарлеем за четыре венгерских дуката. «Это конец» — промелькнуло в его голове, когда пришпоривал коня. «Конец», — подумал он, когда его стягивали с седла. «Конец», — был уверен он, прижатый к земле, видя блеск кривого сапожного ножа.

— Эй! Эй! Оставьте! Пустите его! Это свой! Я его знаю!

«Этого не может быть, — подумал Рейневан, неподвижно лежа и глядя в небо. — Так в жизни не бывает. Такие вещи случаются только в рыцарских романах. И то не во всех».

— Рейневан? Ты цел?

— Ян Куропатва? Из Ланьцухова? Герба Шренява?

— Он самый. Ох, Рейневан, плохо ты выглядишь. Я тебя едва узнал.

В компании были и другие знакомые. Якуб Надобный, Ян Тлучимост, литвин Скирмут. И главарь всей группки, русский атаман, незабываемый князь Федор из Острога. Враждебно сверливший Рейневана пронзительным взглядом черных глазок.

— Чего ты, — заговорил наконец князь, — так глазами от морды к морде бегаешь? Высматриваешь боярина Данилку, того, что ты на Одрах ножом пырнул? Убили его словаки над Вагом. Hergott, счастье твое, потому что он злопамятен был. А я не злопамятен. Хотя ты тогда в Одрах напакостил, ужасно напакостил, я тебе это по-христиански прощаю. И зла не держу. Но сначала давай выпьем за согласие. Давай меда, Микошка. Ну, за здоровье!

— За здоровье!

— А тебе, Рейневан, — вытер усы Куропатва, — куда именно надо? Спрашиваю, потому что, может, с нами поедешь?

— Я на север — Рейневан решил не слишком откровенничать.

Поляк не успокоился.

— Куда конкретно?

— Велюнь.

— Ха! Так ведь и мы в ту сторону. Езжай с нами, в comitivie веселей. И безопасней. А, Федька? Возьмем его?

— Мне все одно. Хочет, пущай едет. За здоровье!

— За здоровье!

Они ехали на север по зеленой долине Пшемшы.