Божьи воины

На то, чтобы все сказанное увидеть и оценить, Рейневану хватило всего нескольких мгновений и потребовалось несколько фраз. Поскольку, по мнению ученейших астрономов того времени, час — hora — делился на puncta, momenta, unciae и atomi, то можно считать, что размышление заняли у Рейневана не больше одной унции и тридцати атомов.

Примерно столько же унций и атомов потребовалось на анализ ситуации господину Яну Биберштайну. Лицо у него опасно потемнело, гомеровская бровь грозно нахмурилась, греческий нос насупился, усы зловеще встопорщились. Походило на то, что у ангелочка в дедушках ходит старый злой дьявол. Именно такового в тот момент напоминал хозяин Стольца. Настолько точно, что хоть бери и сразу же малюй на церковной фреске.

— Не та девушка, — отметил он факт, а когда отмечал, в горле у него играло как у льва. — Получается, что это вовсе не та девушка. Выходит, кто-то пытается сделать из меня дурака.

— Госпожа жена, — его голос загрохотал в арсенале словно телега, загруженная пустыми гробами, — изволь забрать дочку в женские комнаты. И обратиться к ее рассудку. Так, как ты сочтешь это должным, причем я, если позволишь, советую использовать розги по голому заду. До результата, то есть до получения нужных сведений. Когда ты уже получишь эти сведения, дорогая госпожа жена, и сможешь поделиться ими со мной, явись пред моими очами. Но до того или в других целях показываться не вздумай.

Матрона немного побледнела, но только сделала легкий книксен, не пискнув ни слова. Рейневан поймал ее взгляд, когда она потянула дочь за белый рукавчик, выглядывающий из-под зеленой котегардии. Нельзя сказать, что это был очень доброжелательный взгляд. Дочка — Катажина фон Биберштайн — взглянула тоже. Сквозь слезы. В ее взгляде был укор. И грусть. О чем она скорбела, за что его упрекала, он мог бы догадаться. Но ему не хотелось. Его это перестало интересовать. Его перестала интересовать особа Катажины фон Биберштайн. Все его мысли были устремлены к другому человеку. О котором, он вдруг понял это, он ничего не знал. Кроме имени, которое уже угадал.

Когда женщины вышли вместе с мальчиком, Ян фон Биберштайн выругался. Потом выругался опять.

— Nec cras, пес heri, nunquam ne credas mulieri[178], — проворчал он. — Откуда в вас, женщинах, столько коварства? Госпожа чесникова? А?

— Мы коварны. — Зеленая Дама улыбнулась своей убийственно обворожительной улыбкой демоницы. — Мы любим крутить. Ибо мы — дочери Евы. Как-никак нас создали из кривого ребра.

— Это сказала ты.

— Однако, — Зеленая Дама взглянула на Рейневана из-под ресниц, — вопреки кажущемуся нас не так легко обмануть. Или соблазнить. Со времен райского сада нам случалось, это верно, уступать змеям. Но ужам — никогда.

— И что же это должно значить?

— Я — загадка. Отгадай меня, господин Ян. Просверк в глазу Яна Биберштайна погас так же быстро, как появился.

— Почтенная госпожа чесникова, — он сильнее, чем обычно, подчеркнул титул, — изволит лукавить. А нам тут не до лукавства. Правда, господин из Белявы? А может, я ошибаюсь? Может, тебе весело? Может, тебе кажется, что ты выкрутился? Словно угорь выскользнул из затруднительного положения? До этого еще далеко, ох как далеко. То, что не ты мою Каську обрюхатил, — твое счастье. Но ты напал на нее по-грабительски, за одно это стоило бы тебя четвертовать. Либо, поскольку ты кацер, выдать епископу, пусть он тебя во Вроцлаве на костре изжарит... Ты хотела что-то сказать, госпожа? Или мне показалось?

— Тебе показалось.

Скрипнула дверь, в арсенал вошла матрона. Без чепца. Немного зарумянившаяся. С вздымающимся от волнения бюстом.

— О, — обрадовался господин Ян. — Так быстро получилось?

Ее милость Биберштайнова взглянула на мужа со снисходительностью свысока, подошла, что-то долго шептала на ухо. Чем она дольше шептала, тем сильнее разглаживалось и прямо-таки сияло лицо Яна.

— Ха! — выкрикнул он наконец, засияв до предела. — Юный Вольфрам Панневиц! Ха, черт меня побери! Болтался по Голеньевским Борам, играл в странствующего рыцаря! Наверно, наткнулся на нее, когда она от сундука в лес сбежала... Ха, сто рогатых дьяволов! Я ж помню! А когда потом сюда заезжал, помнишь, жена, как глазами стрелял, краснел и слюни пускал?.. Подарки привозил! Ха! А жениться желания не было. Ну так теперь будет. Потому как это недурная партия, госпожа жена. Совсем недурственная. Сейчас же поеду в Гомоль, к старому господину Панневицу, поболтаем, два отца, о проказах наших потомков. Поговорим о чести и достоинстве...

Он осекся, взглянул на Зеленую Даму и Рейневана, словно удивившись, что они все еще здесь. Насупился.

— Я должен...

— Ничего ты не должен, — резко прервала Зеленая Дама. — Я все беру в свои руки. Забираю его и тотчас же уезжаю.

— И не заночуешь? До Шёнау немалая дорога...

— Выезжаю немедленно. Прощай, господин Ян.