Божья искра

Тогда научное сообщество дружно посмеялось над философскими потугами молодого кибернетика, однако Лесин знал, что еще семь лет назад маэстро робототехники твердо придерживался тех же самых взглядов.

– Да, Вань, – устав держать свои колени, профессор завалился на бок, подперев голову левой рукой, – долгое время мне хотелось верить в это… и я верил, – профессор поднял левую бровь, как будто говоря «а почему бы и нет?» – Но позволь спросить тебя…

– Конечно, – профессор говорил так медленно, что Лесину приходилось отвечать тогда, когда вопрос, собственно, еще и не был задан.

– Позволь, однако спросить тебя… что, по твоему мнению, значит принимать необусловленные решения? Как ты себе это представляешь?

– Ну… – Иван Алексеевич задумался. Как ему казалось, в вопросе маэстро не хватало конкретики, точности, – думаю… способность отбросить все внешние факторы и причины и решить самостоятельно, независимо… Пойдет?

С улыбкой профессор отрицательно помотал головой.

– Задумайся, Ванюш, разве могут быть эти твои самостоятельные решения не обусловленными? Твоими принципами, предпочтениями, опытом… Всем тем, что наполняет твое «Я» до момента принятия решения. У? Думаешь, все-таки могут?

– Хитро вы, Петр Леонидович загнули!

– Оцени, Вань, парадокс… Мы под любыми предлогами отрицаем детерминизм, придумываем для этого странные теории… вроде моей «божьей искорки»… А на самом деле мы так плотно увязли в нем, в этом детерминизме… что даже не можем помыслить принятие необусловленных решений. Какие мы забавные создания, верно?

Закончив свой маленький монолог, профессор улыбнулся, но улыбнулся не победоносно, как бывает при словах «что и требовалось доказать», а печально, почти обреченно. Засунув в рот молодую травинку, он начал медленно водить ею из стороны в сторону.

– Профессор, а что если вы слишком торопитесь с выводами? Что, если мы все-таки допустим существование «божьей искры»? Понимаю, вы, наверное, уже обо всем подумали, но почему бы нам не порассуждать?

– Можно и порассуждать… Отчего ж нет?

Калабин замолчал и с каким-то опустошенным взглядом уставился вдаль, очевидно, давая понять своему собеседнику, что рассуждать придется прежде всего ему самому. Это в планы Ивана Алексеевича не входило:

– Петр Леонидович, боюсь, я не готов самостоятельно вести такое рассуждение… – Лесин заискивающе улыбнулся. – Может, объясните мне по-простому, как вы умеете?!

– Может… – профессор снова выдержал продолжительную паузу. – Вот смотри, Вань… Вот твое будущее решение, – он начертил в траве круг, – что на него влияет?

– Да много чего.

– Первое – различные внешние факторы. Все, что ты видишь, слышишь, обоняешь… в общем, все, что сообщает тебе тело в момент решения. Понимаешь?

– Пока вроде понимаю, профессор.

– Супер.... Тогда второе – это то, что есть ты сам за мгновение до принятия решения. Принципы, чувства, прежние мысли. Я вроде уже говорил – все то, что составляет твое «Я». Ну и третье…

– Божья искра?

– Да, ради эксперимента пусть будет она. И вот мы исключаем внешние факторы, исключаем твое «Я», и… остается что-то, позволяющее принять решение в отрыве от тебя самого и всего внешне материального. Так?

– Вроде…

– Великолепно… Давай теперь подумаем, как это может получиться… У меня только два варианта. Либо это воля Божья, что, как ты и сам понимаешь, не делает тебя субъектом решения. Либо хаос, воля случайности, как антоним детерминированности. И заметь, Вань, опять ты ни при чем. Получилось, что божья искра, если она и есть, это не часть тебя, а еще один внешний фактор. А ты как был предельно детерминированным, так и остался. Блямсь! – он шлепнул внешней стороной правой ладони по своей левой.

Этот «блямсь» ранее был любимым словечком Калабина, которое он вставлял каждый раз, когда заканчивал какое-то объяснение или доказательство. Откуда оно пошло, никто уже не помнил – ни его бывшие коллеги, ни он сам, однако оно так прочно пристало к нему, что его иногда даже называли «Профессор Блямсь».

– Ну что, теперь понятней объяснил?

– Как-то мне, Петр Леонидович, такой вывод не нравится… – совершенно искренне, не пытаясь достичь иных целей, заявил Иван Алексеевич.

– И верно, Ваня… скверный вывод… Чтобы вырваться из детерминизма сознания, нам надо освободиться от времени… А этого, – профессор с усмешкой вздохнул, – мы, люди, никогда не сможем…

Замолчали. Лесин прокручивал в голове доводы профессора, старался найти в них какую-то брешь, какой-нибудь контраргумент, как из кармана пиджака послышался вызов. Характерные три коротких гудка, пауза, потом еще три. Такой сигнал был привязан у Ивана Алексеевича к очень важным персонам, отвечать на вызов которых надо было незамедлительно.