Божий дар

Но он не приехал — ни в девять, ни в одиннадцать, ни в час ночи. Телефон его был выключен. В половине третьего я принялась обзванивать морги и больницы. Меня трясло, и я жалела, что не курю. Если бы в доме были сигареты, я бы, наверное, в ту ночь закурила. Но сигарет не было, и я ела пирог — просто чтобы успокоиться. К шести утра пирог закончился. Я достала из холодильника остатки вчерашней курицы и стала есть курицу. Курица закончилась к семи. Потом меня начало рвать. После рвоты желудок болел, как будто туда засунули моток колючей проволоки, и во рту был омерзительный кислый привкус. Но зато я немного успокоилась.

В девять утра я позвонила Кириллу на работу. Трубку сняла секретарша и сказала, что Кирилл Олегович на совещании. Передать, что вы звонили?

Когда я приехала на работу, видок у меня был, наверное, такой, что краше в гроб кладут.

Машка решила, что я заболела.

— Кузнецова! — заорала она. — С ума сошла? Ты чего больная на работу приперлась? Сама сляжешь и нас всех перезаражаешь!

Узнав, в чем дело, Машка собралась было сама звонить Кириллу. Но я ее отговорила.

Вечером он позвонил как ни в чем не бывало. Прости, замотался, дела, заеду, как освобожусь.

Освободился Кирилл через неделю. Я за эту неделю спала на круг пять часов и потеряла шесть килограммов. Хочешь похудеть? Спроси меня как.

Через неделю он повел меня ужинать. Потом повез к себе. Все как обычно. Даже лучше, потому что я по нему дико соскучилась. Потом, обнимая его в темноте, я попросила: «Никогда больше так не делай». Он не понял — чего не делать? Я держалась всю эту неделю, а тут разревелась самым позорным образом. Ревела, как белуга, и все пыталась объяснить ему, что чуть с ума не сошла от переживаний.

Кирилл включил бра и посмотрел на меня так, будто неожиданно вместо любимой женщины в постели у него оказалось гремучая змея.

— Лен, — сказал он. — Давай договоримся… Просто, чтобы между нами была ясность. Мы с тобой взрослые люди. И никто никому ничего не должен. То есть я, конечно, очень тебе благодарен за помощь. Но это не значит, что мы должны вцепиться друг в друга мертвой хваткой и умереть в один день, так ведь? Я не хочу ограничивать тебя. Ты замечательная женщина, и я никогда не строил иллюзий, что буду твоим единственным мужчиной. Я не считаю возможным ограничивать твою свободу. Но и ты уж, пожалуйста, не ограничивай мою. Договорились?

Давным-давно, еще в студенческие годы, мы с Машкой пошли на институтские соревнования по боксу — поболеть за наших ребят. Я сидела на трибуне и все думала: интересно, что чувствует боксер, когда его бьют в живот?

Прошло почти пятнадцать лет, и я наконец поняла что.

Сегодня, увидев Кирилла у себя на пороге, я снова задохнулась, будто мне со всего маху дали в солнечное сплетение. О чем нам после этого говорить? Ну вот о чем? Рассказать ему, как это бывает, когда всерьез жить не хочется? Объяснить, почему сбежала из прокуратуры? Что служебная квартира, которую дают работникам суда и не дают работникам прокуратуры, — только повод? А на самом деле ты просто не можешь больше работать с людьми, которые тебе доверяли, а ты из-за чувств-с вообще-то их предала.

Наверное, я максималистка, больше того: скорее всего, я совершеннейшая идиотка и никогда не научусь рассуждать, как взрослые разумные люди, к когорте которых принадлежит Кирилл. Но я хочу, чтобы мою свободу ограничивал единственный любимый мужчина. И хочу ограничивать его свободу. Я хотела жить по Ветхому Завету, хотела отдать себя всю, без остатка, и получить взамен его. Жизнь за жизнь, вот как. Наверное, так не бывает. И не о чем тут говорить.

— Я хотел поговорить о нас, — сказал Кирилл.

— Нас нет. И говорить не о чем. Ты меня использовал, я была дурой, больше дурой быть не хочу. Разговор окончен. Уходи и больше не появляйся, договорились? Если хочешь, можешь сразу припомнить, не забыл ли ты у меня что-то, кроме камеры. Потом я тебя не пущу, а вещи твои выброшу.

— Слушай, Лен, мы взрослые люди…

Господи, как же я это ненавижу! Как я ненавижу взрослых людей с их взрослыми отношениями, в которых никто никого не ограничивает и никто никому ничего не должен!

— Зачем ты устраиваешь на пустом месте целую трагедию? И в дом не пущу, и для меня тебя не существует, просто малый театр, вишневый сад, честное слово. Ну в чем драма жизни, а?

— Нет никакой драмы, о чем ты? Ни драмы нет, ни жизни. Было — и прошло.

— Ну, хорошо, ты обиделась. Хорошо, мы расстались. При этом, обрати внимание, не я с тобой расстался — ты ушла. И что? Я же не устраиваю истерик. Ты хотела расстаться, и мы расстались, что теперь, в лицо друг другу плевать, что ли?

Значит, вот как. Значит, это я ушла. Наверное, мне должно быть стыдно, что я его вот так вот бросила на произвол судьбы. Только почему-то мне не стыдно. Больно. Но не стыдно.