Божий контингент

– Подъем! – бил Меркулов чищенным сапогом в Сашкину койку – даже с верхнего яруса Лакша свалился. Лакша – это фамилия, саратовец он, городской, – гопник с набережной. Это он играл на гитаре "Путану", когда в военкомате ждали погрузки в автобус. Разговорились с этим Лапшой-Лакшой, пока всей командой ехали в поезде – в плацкартном вагоне, перекрытом с двух сторон. У Лакши – с усиками и циганистой вороной челкой на коровьи глаза – тот еще видок был, пока не обрили – теперь смешно на него смотреть стало, как другой человек – ущербный подросток без волос.

А по соседству уже вскочил и неумело наматывал портянки Спонсор – еще в военкомате кличку получил модную, из нового капиталистического обихода, но не за то, что щедрый, а за толщину морды. И по всей площади казармы, со всех рядов и ярусов поспрыгивали, заметались в белых кальсонах всполошенные люди. Хватали с табуретов камуфляжи, ремни, шапки. Ночью все лишнее, что подшивали минувшим днем, что не пригодится зимой в учебке, сдали каптеру на хранение.

– Карантин, строиться!

Меркулов – бодрый, улыбается, а ведь тоже не спал. Начифирился, небось, с каптером, ножичек кидает в пол.

– Вам повезло, – сообщает, – пока вы в карантине, утренней зарядки у вас не будет. Сорок минут даю на умывание, заправку кроватей, чистку сапог. Потом построение – в ПМП идете на медосмотр и сдачу анализов. Натощак пойдем, завтрак – позже. Мойтесь чище. Лаборанты у нас – женщины, и смотреть в микроскоп на тысячи загубленных жизней им неприятно.

Казарма наполнилась густым гуталиновым духом. На сапогах этот казенный запах разнесли по всем углам, напитали им половицы, даже, казалось, хлорка в туалете отдает сапожной ваксой. И все же новобранцы оживились – в гарнизоне, оказывается, есть женщины!

Около умывальников началась перепалка. Тем, кто просто умывался, в основном деревенским, не понравилось, что рядом кто-то, расстегнув штаны, неуважительно "сорит срамом в раковину" – моется перед сдачей анализов. Чуть до драки не дошло. Двоих крикунов охладил Меркулов – вылил на кафельный пол тазик мыльной воды и велел подтирать.

Все здесь оказалось не таким, как Сашка представлял себе, когда дед рассказывал ему про армию, про войну. Даже о походной каше Егор Петрович говорил вкусно, со смаком. Еда в родном селе Самойловское, – в Самойловке, если по-простому, – тоже небогатая была, но если каша, так с душой и с дымком, а не как в части – клейстер, и если щи, то по всем правилам – чтобы со сметаной и ложка в миске стояла. А то хлёбово, которым здесь, в гарнизонной столовой, теперь Сашку кормили, и щами не назовешь – так, супец в голодный год дохлому поросёнку. Всё в армии по команде и только строем, душе не развернуться, и глазам – ни простора, ни красоты. Забор с колючкой по верху, и из серого кирпича трехэтажные длинные корпуса. Штаб, клуб, склады, казармы, медпункт – не разобрать с непривычки, где что, – все казалось одинаковым, будто короткой щеткой-шваброй, прозванной солдатами "бэтээр", начисто вымели, выдраили, вытравили отсюда все яркое и вольное.

Об этом заполярном гарнизоне говорили так: куда ни плюнь – попадешь в майора. Они тут были разные: худые, толстые, здоровяки и "соплёй перешибёшь", увальни и шустряги; чернявые, блондины, седые; попадались бритые наголо и со старческими залысинами, – но практически все поголовно в этом звании носили усы.

Майоры начальствовали на заставах, кроме самых обширных и тяжелых участков, – туда отправляли спортивных молодых лейтёх, – майоры гоняли в штабе чаи с пряниками и командовали отрядными ротами. По своим казенным квартирам в поселке одни втихую глушили водку, другие долгими полярными ночами уговаривали жён подождать еще год-другой перевода с повышением на новое место: в штаб округа, а то и в одну из столиц. И с трудом верилось, что эти одинокие пьяницы и трезвые семьянины, чинодралы и разгильдяи, добряки и злыдни, – как минимум через одного прошли за время своего лейтенантства афган, имеют не по одному ордену и ранению.

3.

Ночь вошла в свой самый темный период – декабрь, полярное сияние изумрудными питонами почти уже удавило солнечный свет, на долю короткого мглистого дня осталось три часа в сутки. Служебные будни тянулись своим чередом – скоро Новый год, а осенний призыв продолжался, военкоматы все еще поставляли в учебки партии разномастных мальчишек, юношей, мужичков – на трехмесячную переплавку в однородную зелень.

Начали в карантинную казарму захаживать с рекламой "покупатели" – сержанты и офицеры из учебных рот, в которые по истечении десяти дней весь саратовский призывной поток должен был влиться мелкими ручейками, перемешаться с белгородцами, карелами, сибиряками, ну и питерской да московской братией, разумеется – куда ж без них, без пиявок.