Божий контингент

В Самойловке не любили москвичей – если кто хоть на время попадал в Москву и жил там, а потом возвращался, его уже за своего не считали. Портился народ в столице, приезжали оттуда чужими и странными, нахватавшись дурных привычек и гонору. Егор Петрович съездил разок к дальней родне в первопрестольную и рассказывал потом, что встретили его плохо, намекали, что тесно и надо б ему в гостиницу, а на какие шиши? Это в столице все стали в "доллерах" получать, миллионщики, а в селах работа, какая была, вся кончилась. Или паши за гроши, или иди воруй. Переночевал у тех родственников, как собачонка, на матрасике в прихожей, и, обиженный, – восвояси. А на рынках-то у них есть все, что хочешь, и дешево. И самое дерьмо из того, что у них там продают, везут потом в провинцию, на Балашовский базар, к примеру, и втюхивают втридорога. Пиявки, одним словом!

Даже странно, что сержант Меркулов москвичом оказался. Неплохой парень-то…

– Товарищ сержант, – начал Сашка по уставу, как уже научили, – Разшите обратиться!

– Обращайся, – кивнул Дима Меркулов.

Димой он успел для всех побыть только в первый день – потом началась муштра, и за фамильярность многие уже успели поплатиться – стараниями наказанных помещения сияли чистотой и пахли мылом.

– Вы здесь только на карантине сержантом, или останетесь в учебных ротах?

– После карантина я в сержантской школе буду делать из вас спецназ, – ответил Меркулов и громко, чтобы все слышали, крикнул:

– Бойцы! Кто хочет стать настоящим рейнджером, научиться стрелять из всех видов стрелкового оружия, из пулеметов с двух рук, добро пожаловать в школу сержантского состава!

С этого и началось. Потом от связистов пришел лейтенант и рассказывал про телефонные станции и радиосвязь. Капитан-собачник напирал на романтику и любовь к животным. Не забыл упомянуть, что по статистике, правда, лет на тридцать устаревшей, чаще всего задерживали нарушителей именно кинологи собачьей службы. И Сашке захотелось стать кинологом. Потом он чуть было не записался в роту трактористов-дизелистов, к деревенского вида майору – думал, с таким-то найдет общий язык, но все-же решил повременить, утаил, что умеет немного управляться с трактором – "рано ещё, осмотреться надо…"

В водители бы он пошел сразу, – "вон как лихо крутят баранку самойловские шофера", – но туда брали только тех, кто с правами, а у Сашки и на трактор никаких прав не было – мужики в совхозе научили за рычаг дергать, да и все.

"Пойду все-таки туда, где Дима Меркулов будет сержантом", – определился рядовой Сажин к десятому дню. Это был последний день карантина, к вечеру молодых бойцов, уже ждали в профильных казармах учебных рот.

В полдень их вывели на плац и построили.

Сашка задумался – просто отвлекся на падающий снег и забыл, что задумчивых в армии не любят.

– Рядовой Пупкин! – неожиданно окликнул, обдал его паром изо рта огромный и плотный майор Скотников, начальник сержантской школы. Усы ежом, брылястое бордовое лицо с ростками седоватой щетины по щекам – такую не взять ни лезвием, ни электрической бритвой. Глаза настолько мелкие, что в них ничего не прочтёшь. Шинель с портупеей и форменная офицерская шапка с голубым плюшевым отливом казались меньше, чем нужно бы на такую фигуру – будто их силой натянули на безразмерный соломенный куль, на каких в старину отрабатывали штыковую атаку. Добавив еще пару крепких слов, майор угрюмо навис над рядовым – ждал ответа по уставу. Лицо из бордового становилось малиновым, потом свекольным, и частый злой пар валил уже из ноздрей, оседая инеем на ремнях, пропущенных под погоны. А мороз-то крепкий! На текущие сутки Скотникова назначили дежурным по учебному пункту, и перед обедом на плацу он решил устроить смотр: начищены ли сапоги и бляхи, у всех ли застегнуты под кадыками крючки, изучен ли устав.

Сашка, хоть и из села, – вроде привычный, а мата не любил. Особенно не выносил, если ругательные слова бросают в его адрес.

"Матерщина – это же про стыдное, об этом вслух нельзя" – еще пацаном одернул он кого-то из старших в своей Самойловке. И в ответ, на удивление, умолкли. Наверно, с тех пор в родном селе его начали сторониться, не принимать в компанию, избегать.

Сейчас он чувствовал, как, если бы ему кто оплеуху отвесил, горят его и без того красные щеки.

– Боец! Звание, фамилия! Быстро! – рявкнул майор, и окончательно выйдя из себя, снова матерно выругался – как грязью выстрелил.

По уставу, когда идущий вдоль строя офицер перед кем-то из солдат останавливался, нужно было назвать фамилию и звание. А Сашка и не заметил, как майор затормозил в аккурат перед ним, пропустил этот момент – сперва следил, а потом внимание перескочило на снег, который искрился в синем воздухе мелкими иглами, покалывал лицо, сыпался сзади на голую шею между шапкой и воротником бушлата. Темновато было в этом Заполярье в декабрьский полдень.

– Рядовой Сажин, – наконец, выдавил из горла Сашка и стал навытяжку.

Скотников дернул носом, губой, скривил рот:

– Выйти из строя!