Божий контингент

Даже Маслюку донесли, и "капитан-майор" построил роту в казарме и принялся не то орать, не то лаять, как лают, огрызаясь, побиваемые хлыстом овчарки на спецдрессуре. Ничего было не разобрать, но общий смысл и так понятен: Салгалов – командир отделения, Сажин – подчиненный. Изволь, салага, выполнять, что прикажут!

– Слыхал, что Маслюк сказал? – "гармонист" цвёл от счастья, от собственной значимости и от предвкушения сержантских лычек.

Сашка сглотнул горечь:

– Поживём – увидим!

– Ну-ну…

Ночью его пинком разбудил Сидор:

– Иди к Салгалу, зовёт.

Сажин в полусне поднялся, пошел к салгаловской кровати:

– Чего разбудили?

– Расскажи, Сажин, дедушкам сказку на ночь, мы послушаем… – главарь садистски улыбался, подмигивая кому-то невидимому, кто притаился у Сашки за спиной.

– Не буду.

Последовал тычок в спину. Кто там озорует – Сидор или Хват? Окружили…

В селе к Сажину подойти боялись – дураков побивал, а умные не лезли. А эти – не поймешь, дураки или умные. Что подлецы и трусы – это понятно. Что делать-то?

– Расскажу, – согласился он нехотя, – Сказок я не знаю, расскажу другое…

– Давай, только чтоб интересно было.

– Про свою первую бабу расскажи, – гыгыкнул кто-то из темноты.

С подушек начали поднимать головы и другие солдаты, – послушать, что молодой говорить будет, угадать, чем весь спектакль закончится.

– Нет, про бабу перебьетесь, – огрызнулся Сашка, не к месту пожалев, что никакой бабы у него ещё и не было.

Он рисковал совсем вывести дедов из себя, но стало почему-то всё равно, что произойдёт дальше.

– Про белого бычка расскажу… Или про трёх поросёнков с комендантской роты…

– Ты чё сказал, боец? Нюх потерял? – у Салгалова получилось шепотом зловеще завизжать.

И началось…

Сзади его пихнули сапогом под колено и попытались свалить на пол, но Сажин, отмахнувшись, удержался на ногах, устоял. Теперь ясно было, что за спиной Хватов – облапил и давит к полу. Сидор короткими плотными ножками, как копытцами, резво метит Сашке в пах – обозленную мопсовую ряху коротышки хорошо видно в синеватом дежурном освещении. Салгал примеряется, лупит с оттяжкой в грудину. Сажину не больно – он словно в тумане, но немного подташнивает от тех ударов, которые он не успевает отбить. В лицо специально не бьют– чтобы не видно было следов. Хватов держит крепко – не руки, а хомут. Опять исступлённо пнул Сидор. На этот раз в паху зажгло, тупо прокатилась муть от пояса вверх по пищеводу и горечью вышла в рот. Сашку вырвало. И на этом сразу все кончилось – его отпустили, бросив, как мешок, на пол, все от него тут же отпрыгнули, отпрянули, зашептались:

– Чё с ним, чё?

– Эй, Сажин?

– Вставай! Кому грю!

– Что делать-то будем? В ПМП его надо.

– Эй!

Сашка в полушоке произносил ругательства, – и не хочешь материться, а научишься – и слышал солдатские шепотки.

– Ну что, Амфибия, сладкий ты мой, – сказал майор в санчасти, вколов Сашке обезболивающее, – наверно, бубенцы тебе подпортили товарищи твои… Звенеть теперь не сможешь. На операцию отправим в Москву – видимо, отслужил ты уже …

Странный был этот начмед – женоподобный, слащавый, не иначе, как "маня-ваня". И тогда, на "санобработке", когда новобранцев в душ отправляли, видать, неспроста маячил, – на голых мужиков, наверно, смотреть любит.

А теперь и он, Сашка, пока еще не "маня", но и "ваней" не назовёшь с отбитыми-то, как выразился майор, бубенцами – не дай бог, отрежут ещё – как он теперь к самойловским девкам подойдёт! Лучше б сразу убили в казарме, заклевали б до смерти комендантские "орлы".

И недели не отслужил Санёк в новой роте – один раз в караул сходил часовым. Была ночь, какие он любил, морозная и ясная. И если б не слепили прожекторы, освещая снег, – утоптанный, трамбованный, чищенный широкой деревянной лопатой, – Сашка рассмотрел бы как густо и ярко вызвездило. Как в Самойловке! Ходил вдоль тройной колючки с автоматом, думал, как будет действовать, если нападут на гарнизонные оружейные склады бандиты. Сейчас бандитов много развелось, всем стволы подавай и патроны. А Сашка до учебки и стрелять не умел. Научили здесь в один момент!

Он вспомнил того юного лейтенанта, который не криком, не угрозами, не ором с матюками, а в несколько простых человечных участливых слов за считанные секунды научил его стрелять. Позже Сашка узнал, что фамилия лейтенанта – Рудаков.

– Успокойся, парень, – мягко советовал Рудаков вжавшемуся в траншейный выступ Сажину, – послушай, я объясню так, как мне в училище объясняли когда-то: не задерживай дыхание, когда спуск нажимаешь – не выйдет ничего. Вы ж только что бежали, дыхание сбито. Поймай цель, и жми на выдохе, спокойненько, медленней выдыхай. Огонь!

Рядовой выстрелил, короткой очередью. Автомат послушно вздрогнул, окутав простанство лязгом – гром, словно Сашке забили в барабанную перепонку четыре гвоздя. Четыре розовых трассера ушли в фиолет снежной дымки, в которой неслышно и быстро упал маленький темный силуэт – мишень.

– Молодец! Молодец! – порадовался Рудаков, как за себя самого, – Дерзай, теперь бей пулемётчика!