Божий контингент

Сашка молчит. А Егору Петровичу кажется, что молчит вместе с внуком всё молодое поколение. Не сейчас его потеряли, не два-три года назад. Нет, раньше молодежь потерялась, куда как раньше – всё для них, чтоб жили лучше, слаще, чтоб всё им легче доставалось – а им уже ничего и не хочется – ни работать, ни служить, скучно им жить, что ли…

– Дед, не надо, – промямлил Сашка, – не плачь.

Тихо вышел в сени, зашнуровал парадные ботинки – единственное, что осталось от военной формы. Дед Егор не спрашивал, куда внук собрался и провожать не стал.

Самойловский пруд. Вётлы облепили его подковой, покоится в безветрии тяжелая темная вода. Изредка расходится кругами упавшая залётная капля. Холодает, скоро быть дождю – долго просидели за разговором старый да малый. Дед так и не вышел из дома, издали глядит мутным квадратиком кухонное окошко, у которого старик, наверно, так и зябнет у жаркой печи на самодельной табуретке – вместе строгали много лет назад. Далеко за ветлами со стороны дороги – торопливые шаги. "Мать, – узнаёт силуэт Сашка – Наверно, ей уже сказали, спешит с работы".

Сажину больше не страшно – словно дед только что отдал ему всю накопленную за жизнь …что? Веру, любовь, силу?

– Мама, – кричит Сашка в промозглую весеннюю хлябь.

– Сашенька! Сынок! – доносится из-за ближних вётел родной голос.

–

В Алакуртти стремительно прибывал день: прохладное солнце к ночи падало вниз, но, едва дойдя до горизонта, отскакивая от него, будто мячик от ракетки, снова взмывало в небо. В "приезжке" с разных застав, рот, комендатур собралось уже человек двадцать солдат – разных призывов, вперемешку, в основном, провинившиеся или туповатые, – все, кого подполковник Тарасов определял коротким злым словом "чмо". Отсидевший на гауптвахте Сажин был рад увидеть в рядах команды своего давнего знакомца Виталика Лакшу, вновь отрастившего усы и чёлку. Земляка, как выяснилось, выгнали из сержанской школы за то, что стырил у командира отделения пачку чая.

– Помнишь Спонсора? – спросил Виталий, – Толстый, мордастый был, когда призывались еще… Так вот, видел вчера его – килограмм тридцать сбросил, не узнать. Вот как армия людей меняет!

В казарму с вещмешками неровным строем зашла ещё одна группа приговоренных к южной границе. Во главе вошедших стоял счастливый, дождавшийся настоящей боевой службы лейтенант Рудаков, а из хвоста колонны затравленно посмотрел на Саньку понурый потускневший Сидоров. Глянул и сразу отвел взор.

– Меняет. Еще как… – тихо отозвался Сажин.

ПЛАКУН

Рассказ

Трехдневная январская метель нанесла в Муромку столько снега, что лишь трубы, антенны и верхушки столбов остались видимы над белым покровом. Едва утихло, ребятня придумала кататься на санках прямо с кровель, а старшие, сидя по домам и пугаясь грома полозьев у себя над головами, сердито кричали вверх: "А ну, брысь оттуда! Или убьётесь, или крышу продавите!"

Как водится, накануне вечером, в самый буран, оборвало провода, но к утру погода внезапно сменилась на ясный морозец: уже с рассветом в избах стало светло, солнце выкрасило окна по узорным ледяным лекалам, и, если б не умолкувшие холодильники да холодные кухонные плитки, до обеда вряд ли кто спохватился, что нет электричества.

– Всё равно холодить больше нечего, – Раиса Филипповна, вынув шматы сала, пачку масла и пакетец дрожжей, хлопнула белой дверкой – в тёмном нутре "Морозки" остались только бульонные кубики и старые лекарства, хранимые хозяйкой многие годы в ячейках для яиц.

"Пусть таблетки лежат – ничего им не сделается, а съестное отнесу в сени в бак, – подумала она, – Только на крышку надо гнёт положить, а то мыши всё пожрут…"

Сени промёрзли: вроде ещё вчера, когда решили взять несколько картофелин из посевного мешка и почистили, в помойном ведре была жижа и кожура в ней плавала, а сегодня очистки уже намертво впаялись в тёмный лёд.

– Где этот бак-то… Вот теперь будет водить анчутка! Витька что ли куда дел?