Божий контингент

В избе спали мужики: сын Виктор да племянник из Москвы Стасик. Наработались – накануне весь день раскидывали лопатами снег, который никак не убывал, а к вечеру Витька чуть не заблудился в пурге, выпрашивая в соседних дворах чакушку. Не может он без вина… В печи тепло шипит газовая горелка, а с дивана и раскладушки внахлёст накрывает горницу мерный храп. Племяш сказал, что приехал в отпуск, но кто ж так в отпуск-то ездит – всех вещей – пакет целлофановый с недоеденной плюшкой и одноразовая бритва в кармане. Темнит! Сам-то он зачастил, а его мать единственной своей сестры что-то чурается: не навещает, к себе не зовёт, ни звонка от неё, ни открытки. Стас последнее время приезжает чуть ли не каждую зиму – работает, с его слов, в фирме и получает в "доралах". Показывал как-то, хвалился – ничего особенного: зелененькая такая бумажка, невзрачная. Говорил, держит сотенную при себе на всякий случай – "энзэ". Выпивал в деревне завсегда, даже раз было, что спустил все деньги, пришлось с пенсии покупать ему билет. Но в принципе гость он хороший, всем в радость, особенно Витьке – и долги братовы соседям раздаст и папирос сразу двадцать пачек впрок накупит, ну и круп, маслица да колбаски притащят вдвоём из магазина, и, конечно, выпивку. Но в этот приезд Станислав удивил: не пью, говорит, больше, – не на что да и не хочется. В аккурат перед метелью прибыл: из автобуса вышел, а не из такси, как бывало раньше.

И в кои-то веки без копейки.

А за сыном вот-вот придут – ни у кого такого высокого допуска нет, как у Виктора, да и, что греха таить, боятся муромские мужики лазить в когтях по столбам. А Витя не боится, за что и ценят – не гонят с работы, хоть и пьёт он как чёрт – зарплату пропивает вчистую, а в этот год даже всю "едовую" картошку из дома перетаскал. Как до сала еще не добрался… Уж я ему доберусь! Придут, придут за лучшим электриком – света-то нет. Просто начальство ещё не прочухалось, спит долго – каникулы ведь, выходные…

Автобус был по-бабьи шумный, пёстрый – народ ехал из райцентра семьями проведывать своих стариков. В дублёнках, платках, шубах, кто-то по-спортивному, иные – по-военному в бушлатах. Благополучны, устроенны, всяк на своём месте. Мужики, то ли затюканные, то ли просто серьёзные с похмелья, – составив в проходе багаж, переводили дух; шумели больше горластые жёны – по-деревенски хохоча, перекрикивая движок, охальничая на публику. Малая ребятня, успевшая усвоить городскую благочинность, в автобусе тушевалась, лезла к родным на колени, а та, что постарше – молча пялила глаза в телефоны. Везли чемоданы, коробки, вязанки, лыжи, баулы, тюки – спешили: кто-то радоваться и радовать, кто-то – отбыть номер. Станислав поймал себя на странной зависти к этим людям, до мозга костей семейным, родовым, непосредственным, бездумно счастливым. Насколько не к месту смотрелись в атобусе его офисное пальто, тонкий шарф, худой пакетик в руке. Собрался в дальнюю дорогу так, словно ему не в глушь на перекладных полсуток трястись, а налегке доскочить до соседней улицы. Он даже начал жалеть себя, одиноко вжатого в эту явно не страдающую комплексами толпу, но, заметив, что смотрят на него, как ему показалось, с усмешкой, встряхнулся, сжёг и жалость, и зависть в приступе внезапной злости:

"Обыватели – желудком живут! Что эти люди видели кроме деревни и районного городка? Поменяли сельский навоз на какое-нибудь нудное производство, вольный воздух на тухлую квартирку-скворечник, – лишь бы не пачкаться, лишь бы вода горячая сразу из крана, лишь бы не совхоз с его грязью по колено и повальным пьянством. Даже если вырвались в областные центры или столицу – всё равно это недалёкие провинциалы, люди ограниченные и приземлённые: рожают детей, чтобы растить из них таких же колбасников, каковы сами. Жратва, шмотки, машины, музыка, телевизор, мобильники последней модели… Угнаться, угнаться за рекламой, за сериальными героями, чтобы самим жить не хуже, чем по их мнению живут в Москве. Думают, что все москвичи – богатые, катаются как сыр в масле, а это по колхозным меркам и есть верх счастья. А культура им по боку! Вот и тети Раина старшая дочь Светлана давным-давно прижилась в подмосковной коммуналке, горбатится мастером на заводе – а для чего?

Как ни рядись – всё одно: тёмный провинциальный завистливый народец! Рабы скоротечной утильной моды. Плебс!"

Сам Станислав приезжал в деревню отдохнуть душой от узкого бетонного неба, от гнёта городской церемонности, многолюдия и тесноты, от электронного шума, звонков, моторов, сирен – всего того, к чему так упорно стремится, чего так глупо, завистливо жаждет сельская молодёжь. Для Станислава деревня – уголок заповедной экзотики, где отдыхает душа, где он может без страха напиться, где его встречают, как дорогого гостя, таща из погребов соленья и рубя для него лучшую уточку. Он ведь на радостях с лихвой всё окупит, снабжая гостеприимную родню продуктами, подогревая её водкой и россказнями.