Божок на бис

Топаем по улице, а я думаю себе, что вариантов тут может быть и два, и семь, и восемь, или шесть с половиной, но, блин, по крайней мере по луковой части у нас теперь порядок. И завтра вечером я увижусь с Джун. А еще с кучей прочего народу, скажем честно, но все равно. Божок, Батя – в типа счастливом “долго и счастливо” с Летти. Хотя и задумаешься вроде, где оно, это долго и счастливо, особенно в смысле Бати? Новое начало под самый конец.

В какую бы там сторону эта мысль ни направлялась, она целиком тонет в звуках, какие прут из каждого матюгальника по всему городу, отскакивают от стен, отдаются эхом от реки, взлетают в небо. Это звук пятидесяти малолеток, воющих волчьим хором. Скок тоже подтягивает, трясет головой, как сумасшедший, и все вокруг подхватывают – скулят и завывают.

Бросай думать, Фрэнк, говорю себе. Берись да делай – или просто будь. Ну или хотя бы не тяни. Запрокидываю голову и повторяю за Скоком – и за всеми остальными. Я самый последний волк, вою так, что душа вон, не ведая и не тревожась за то, начало это или конец.

Нет ничего слаще любви

Вот она, повесть, что не увянет.
Вот она, песня, какой нет конца…

Когда жизнь завершается грудой осколков, каждый осколок становится сам себе повестью. Один осколок застревает в чьей-нибудь еще истории: твое завершение может стать частью чьего-то начала, а может осесть где-то на середине. Другой отпадает; какие-то взмывают вверх, на миг ловят свет, и мы гадаем, что же это было, что мы увидали?

Пусть повествованье ведет тебя домой. Рано или поздно и сам становишься для повести избыточным. Ты теперь персонаж чьей-то еще памяти, воображения. Слова – обрывки байки; это слушатель стягивает их воедино, извлекает то, что сам пожелает, добавляет свои сплетенья. Такое мне думается тут, в тишине спальни у Летти. Как сказал Фрэнк, она простая, как монашеская келья, но что с того. Мы могли б сидеть в гостинице “Грешэм”, мы с Летти, попивать вечерний чай или лететь над горой Лейнстер на воздушном шаре, и ни единой заботы ни у нее, ни у меня. Это последний наш с ней виток.

У нас свой ритм и распорядок. Целая жизнь, проведенная за уборкой, оставила в уме Летти борозду, и все слова кувырком и вперемешку. Текут себе, потоки заточенья и одинаковости, пока наконец не набирают, слившись, силу и не выплескиваются в открытый зев океана. Жуть до чего абстрактный это способ говорить о работе.

По правде же, нет ничего предметнее работы, хоть латай бреши в дороге, хоть стену строй, хоть подтирай, мой и прибирай за другими. Но работа может стать и эдакой молитвой, если принять ее отпечатки; когда все остальное у тебя отнято, он возносится к небесам – честный труд твоих рук. Опять и вновь; заново и по новой, то же опять и опять заполняет тело, опорожняет ум и утишает его, расчищает место, и вот она ты, вернулась такая же красивая, как в тот день, когда я впервые увидел твое лицо, подумал, сердце у меня сейчас… ее самость сияла изнутри вовне, задолго до того, как волосы напитались сединой, пальцы замкнуло внутрь, спина сгорбилась.

* * *

Она забирает меня со столика на кровать. В среднем ящике – стопка ветоши, чистить всякое. Для полировки моей черепушки – квадрат, вырезанный из старой зеленой простыни.

Раскачивается, полирует мне макушку, трет глазницы – бережно, будто готовит покойника.

Есть некая вариация жизненного напева, что звенит меж нами, в него вплетаются голоса бесчисленных эпох, по временам галдят они грубо, как грачи, но иногда мелодии слаще и не услышишь.

Ее разговоры плавают среди сотен неразличимых дней, каждый подобен предыдущему и последующему. Вечно звонят колокола, громыхают к подъему, к отбою, к еде, к молитве, к работе, к перерыву. Как в пустынном пейзаже, ничто, кажется, не шелохнется, и все ж она сосредоточена на зеленом ростке, что пробивается сквозь сухой песок. Может, это всего-то горсть лепестков, что она собрала с букета у ног святой Терезы, спрятала в карман фартука, а может, блеск пола в трапезной – будто в великолепной бальной гостиной. В это утро она возвращается к некоему вторнику, после того, как больницу закрыли и Летти недавно “декантировали” сюда, в этот домик. Декантировали… наводит на мысль о глиняном кувшине с синей глазурью и мелкими красными цветиками вдоль широкого горла, в него льется красное вино. На этом рубеже приют пустовал уже много лет, но они позволяют Летти приходить туда раз в неделю – прибираться в необитаемых комнатах.

¹ Рекламный слоган американской торговой марки “Залог” (Pledge, с 1958) компании “С. К. Джонсон и сын” (осн. 1886).

¹Clorox (с 1913) – торговая марка чистящих средств, исходно смесь хлорки и соды, принадлежит одноименной американской компании (осн. 1913).

¹ Отсылка к песне Stormy Weather (1933) американского композитора Хэролда Арлена на слова Теда Колера.