Божок на бис

– Не для кролика, – говорю ей и жалею тут же, что не помалкиваю, а болтаю всякую херню. Но помалкивать не могу. Если перестану разговаривать, она может уйти. – Как так вышло, что ты на выходных тут? – говорю.

– Осталась на фестиваль, много всего о нем слышала. И у меня в воскресенье матч.

– Ой да, камоги.

– Откуда ты знаешь? Ты еще и ясновидящий?

– Нет. В смысле, ты сама говорила. – И тут я понимаю, что нет, не говорила, это мне Скок сказал. Теперь она решит, что я навязчивый.

– Разве? – она мне. – Матч на самом деле против “Ныв Бридь”[137]. Это ваша местная команда, если ты не в курсе.

– Хорошо их знаю. Классная будет игра.

Стоим еще минутку, смотрим, как дети выстраиваются на сцене. Вижу Матерь и Сисси – они хлопочут, подправляют последние огрехи.

Пацан будь здоров как зачарован кроличьей лапкой, то приделает к петле на ремне, то опять отцепит. Засекаю, как он трет ею себе щеку. Видит, что я на него смотрю, скашивает глаза к переносице. А дальше я замечаю Скока – он бредет к нам, и вид у него несчастный.

Встает рядом со мной.

– Желудок никакой, – говорит и тут замечает Джун. Приосанивается. – Как дела?

– Хорошо, – отвечает.

– Рад, что мы на тебя наткнулись, – он ей. – А то я так набрался в прошлую пятницу, что потерял ту бумажку, которую ты мне дала.

– Правда? – она ему.

– С твоим телефоном, для Фрэнка. Он тебе сказал, что завтра вечером у “Хмурого” совершеннолетие отмечать будут, – если рядом окажешься? Или кто-то из твоих друзей?

– Нет, не говорил. – Джун смеется. – Ты ему личный секретарь, что ли?

– Ему б не помешал, это уж точно.

Пацану неймется, он толкает людей, стоящих перед нами.

– Нам пора, – говорит Джун. – До завтра?

– Однозначно, – говорю.

Они уходят, и Скок опять понурый. Хочет упиться в хлам – и оно понятно. Берем по пинте в “Хмуром”. Замечаю у бара здоровенного волосатого парнягу с работы Джун. Он машет нам, и я чувствую, что обязан кивнуть в ответ. И вот он подхватывает свою пинту и чешет к нам. Вряд ли Скок в настроении тусоваться.

– Все путем, – говорит.

– Как дела?

– Хорошо. Пришел подготовить желудок к финалу, а? – он Скоку такой.

– В смысле?

– Я твой противник, братан. Поедание лука – международный поединок. Ирландия против Австралии.

Скок в кои веки притихает намертво, поэтому влезаю я.

– Он не вышел в финал. Ты перепутал, видать. Там этот, другой, рыжий парняга.

– Тебя разве ребята-пивовары не нашли?

– А чего?

– Ты опять в игре. Участвовать можно только старше восемнадцати – чтоб на фестивали ездить, пиво продвигать и все такое. А тому пацану всего шестнадцать. Он по братниным документам влез. Со всеми бывало, верняк? До скорого, братан.

Жду, пока он не отойдет подальше, повертываюсь к Скоку.

– Ты в игре.

– Ага. – Лицо у него как поротая задница.

– Что такое? Ты в финале.

– Башку свою, блин, включи, Фрэнк. Не могу я. С работающим носом – не могу.

– Иди-ка сюда. – Беру наши стаканы и тащу его на улицу в тихий угол в зоне для курения.

В прошлое воскресенье, когда я на сто десять процентов не хотел копаться в Батином прошлом – после того, как мы уехали от Розы, – все могло там и кончиться. Это Скок меня дожал. Понятно, что отчасти дело было в том, что ему хотелось покататься на машине Рут, но он и ради меня это сделал. Чтоб я шевелил поршнями. А теперь, если я смогу его уговорить, что на самом деле не может он ни нюхать, ни чувствовать вкус, он опять будет в седле.

И я объясняю ему эффект плацебо – то, что мне Берни на прошлой неделе задвинул. А потом начинаю выдумывать всякую хрень про порошок: Роза сказала мне, что миссис Э-Би делает свои снадобья из приправ, какие у ней на кухне в “Доме кимчи”, а женьшень тот – всего-навсего корейский эквивалент соли. Я даже выкатываю ему целый список выдуманных запахов: на Чудси был женский парфюм; мидии на вкус были сладкие, как клубника; от Божка странный химический дух пер, особенно в машине.

– Ты ничего из этого не учуял, а, Скок?

– Нет, но как же тогда быть с тем, что я этот лук сейчас чуял? – он мне. – И то, что я по запаху уловил. Море и Милу.

– Ага, ты слегка унюхал душок лука, все верно, – просто память о нем с тех пор, как был малявкой. Это все у тебя в голове. Оно тебя туда потащит, но ты сопротивляйся и до конца не иди. Соберись. Верь мне, Скок. Я знаю, что ни запахов, ни вкусов ты не ловишь.

Хотя б не спорит; осмысляет то, что я сказал.

– Слушай, – говорю, – ты же сам говорил. У тебя в мозгу хорошие запахи сидели всегда. Выйдешь на сцену – думай про “Бубенцы”[138].

– Что за херь?

– Ну, твой любимый запах: Африка, монахиня. Покойники.

– Мирр. “Три царя мы”.

– Типа того. Унюхай вот это. Это твой личный… – К чему я клоню, я и сам не уверен.

– Мой личный талисман, – он говорит.

– Точно.

Кажется, повелся. Плечи расправил, а сам трясет телом, как боксер, когда надо расслабиться. Я знаю у него этот вид: мало кто так умеет устроить перезагрузку своим чарам. Поднимает стакан.

– Фрэнк, я всегда это знал.

– Что?

– Уже говорил и скажу еще миллион раз: есть в тебе волшебство. Без вариантов.