Брабантский мастер Иероним Босх

Поворот… Здесь разгулялась зависть. Похоже, она охватила даже животных: двум собакам нет дела до костей у них под носом – их привлекает только та, что в руках у пожилого человека в окне дома. Верно говорят: «Где две собаки и одна кость, там согласию не бывать». Тот, что с костью в руке, завидущими глазами посматривает на сеньора за окном – у него и наряд побогаче, и слуга еле тащит его туго набитый добром мешок… Дочь хозяев дома тем временем беседует с юношей, но смотрит не в лицо, а на пояс своего ухажера – уж больно увесистый на нем кошелек! Из всех действующих лиц зависти не подвержен, кажется, только сокол на руке богатого сеньора. Впрочем, неудивительно – глаза у птицы закрыты кожаным клобучком.

А прямо за углом дома завистливого семейства творится неправый суд. Почтенный судья в мантии, с жезлом в руке и раскрытой книгой законов участливо слушает показания. А сам тем временем протянул левую руку за спину, втихомолку принимая взятку от противной стороны. Всякому известно, что судьи – люди уважаемые и нужды не испытывают. Но есть ли предел у алчности?

Семь забавных картинок, семь историй. Семь смертных грехов.

И вокруг – четыре последние вещи. Те самые, о которых часто забывают или стараются не вспоминать, но от которых не уйти никому…

Вот человек при смерти. Священнослужители и родственники готовятся проводить его в последний путь – уже сама Смерть встала у изголовья кровати, а ангел и бес уселись здесь же – каждый в ожидании души, которая вот-вот покинет тело.

Правее – сцена Страшного суда, и ниже – два возможных посмертия.

Слева – ад, выжженная пустошь со смоляными реками и дымным заревом пожара вместо неба. Здесь – кара для грешников среди вечных мук и угольно-черных страшилищ.

Справа – рай. Художник изобразил его в виде прекрасного собора с ангельским хором. Вход стерегут архангелы, и недаром – упрямые бесы преследуют людские души до самых ворот, не желая упускать добычу.

Король вновь прочел надписи на свитках возле большого круга. Верхний гласил: «Ибо они – народ, лишенный совета, и нет в них разумения. О, если бы они были мудры, если бы они поняли это, если бы они подумали о своем конце». «Я сокрою лицо Мое от них, Я увижу, каков будет конец их», – вторил ему нижний.

Сколько раз государь, перечитывая надписи на свитках, воображал себя карающим орудием в длани Господней! Обычно эта мысль доставляла ему мрачное удовольствие – он чувствовал, что жестокие решения и поступки оправданы свыше.

Но с годами монарх все сильнее понимал тщетность своих усилий. Сколько бы побед ни одержали несокрушимые испанские терции, сколько бы герцог Альба ни вешал мятежников – в Семнадцати провинциях уже не хватало виселиц, оттого мертвецы раскачивались на деревьях, что росли вдоль дорог, как бы ни лютовала Святая инквизиция, отправляя еретиков на костер, грехи не убавлялись. Они как будто множились, подобно головам чудовищной гидры, у которой вместо одной отсеченной вырастали две.

Пожалуй, гёзов можно одолеть, утопив Фландрию и Брабант в крови и пламени, но переделать людей не удастся даже такой ценой.

– Вспыхнут и угаснут мятежи, захиреют и сойдут на нет ереси, – проговорил де Сигуенса. – Но души людей навсегда останутся неизменными. Херонимо Боско творил сто лет назад. И сумел передать это.

В пути

В сборах в дорогу прошла неделя. Конечно, чтобы снарядиться в путь, Йеруну хватило бы и одного дня, но решено было найти подходящий купеческий обоз, идущий из Хертогенбоса в Брюгге, и договориться с ним. Йерун готов был уйти и в одиночку, но отец убедил его, что в столь долгой дороге лучше иметь попутчиков. Купцы-попутчики нашлись вскоре; они собирались отправляться через четыре дня, оставалось только дождаться.

Обоз тронулся в путь рано утром. Вблизи речного порта товары, привезенные в Хертогенбос из Кёльна, погрузили на подводы; дальнейший путь до самого Брюгге предстояло проделать по земле. Больше сотни миль через Тилбург и Бреду, Гент и Антверпен.

«По пути встретится столько больших городов, – с тоской подумал Йерун. – И везде торговля. В каком-то из них поселится теперь моя Адель? Если бы увидеть ее еще раз. Хотя бы просто увидеть…»

С Йеруном все же произошло то, что сулили мужчинам и юношам истории о белых дамах. Ученик художника потерял покой. Теперь Йерун знал, каково это. Тревоги, пресловутого шила в седалище не было, нет. Было гораздо хуже. Теперь юношу не покидало отвратительное чувство безразличия, лишившее все вокруг ярких красок.