Брабантский мастер Иероним Босх

Что и говорить, в большом торговом городе, каким был Брюгге, желающих нажиться неправедным способом, набиралось великое множество. Речь не шла даже о нечестной торговле, о нарушении обязательств по заключенным сделкам – подобное было обыденностью и в Хертогенбосе, время от времени тяжб велось столько, что судьи трудились, не зная отдыха. Кто-то обманывал намеренно и весьма безыскусно, кто-то попросту небрежно вел дела и раздавал обещания, но подчас встречалось такое, во что трудно было даже поверить. В своей нелепости подобные случаи могли бы сравниться с маргиналиями, шутливыми картинками на полях книги, если бы те явились с листа бумаги в жизнь. Глупость порождала невежество, за которым увязывалось корыстолюбие. Рядом с иными мошенниками проходимец Француз со своими фокусами и стаканчиками, даже взятый вместе с товарищем, крадущим кошельки у зрителей, казался едва ли не праведником.

* * *

Однажды подмастерья художника Яна ван Акена трудились в доме очередного заказчика – зажиточного бюргера Гуго Даса. Минхерт Дас, владелец сыроварни, пожелал украсить резьбой новую деревянную мебель в своей столовой. Теперь Йерун и Петер, расположившись в доме бюргера, придумывали рисунок для будущей резьбы. Позже, когда все задуманные узоры будут подробно отрисованы и одобрены самим хозяином, работу художников можно будет считать завершенной – дальше дело за резчиками по дереву. Сам хозяин – уже немолодой, плешивый и обрюзгший, с выпирающим животом, с шеей, казавшейся толще довольно крупной головы, расположился здесь же, за столом. Компанию ему составляли мужчина и женщина в монашеских одеяниях. Но рясы на них были явно с чужих плеч, а их манеры – далеки от монашеских. На столе возвышался внушительных размеров кувшин, судя по всему, не с водой.

– Плохо дело! – печально поведал «монахам» Дас. Та важность, с которой он, будучи трезвым, разговаривал с молодыми художниками, улетучивалась по мере того, как бюргер хмелел.

«Монахи» участливо закивали, не забывая наполнять стаканы. Все трое были настроены на грустный лад – в этот раз собутыльников посетила печаль такого рода, которую нельзя утопить в стакане. Изгнать ее было, пожалуй, не сложно и без поклонения Бахусу, но причина крылась не в сложностях изгнания. Йерун уже не в первый раз подмечал, что некоторые люди умеют говорить о плохом с каким-то неясным, извращенным удовольствием. Особенно страстно печали и тревоге предаются те, с которыми ничего плохого не происходит. Так, минхерт Дас, не зная нужды, жил-поживал в собственном доме и попивал вино в компании, пока Петер и Йерун трудились над украшением его жилища, а сыроварня исправно приносила доход и не требовала ежечасного присутствия хозяина.

И все же именно сейчас Дас был уверен, что дела его идут из рук вон плохо, и будет только хуже.

– Старый стал, ленивый! – жаловался он собутыльникам. – Теряю былую хватку! Я же каким прежде был – ух-х! – Дас сжал кулак и воинственно потряс им в воздухе. – Они у меня пикнуть не могли!

– Никто не молодеет, – глубокомысленно заметил «монах», опрокинув кружку.

– Вам бы о душе подумать, – вставила «монахиня».

– Думаю. – Хозяин принял смиренную позу. – В храм жертвую, небось, не пожалуются! А голова, все едино, уже не та! Не поспеваю за каждым работником! Все думается мне, воруют, прохвосты, а уличить не могу! Старею! – взревел он, потянувшись к кувшину. – Не тот ум, что прежде был!

– Храни нас Дева Мария! – шепнул Петер Йеруну. До него начало доходить, кем были те самые «они», которым грозил Дас. – Хозяин-то наш, по всему видно, скаред. Беда будет, как до расчета дойдет!

– Угу, – отозвался Йерун. Из иных заказчиков, не слишком скорых на оплату, художникам приходилось вытрясать деньги едва ли не всей гильдией. Как такие люди совмещали в себе честолюбие, ради которого они обращались к живописцам, и отсутствие страха перед обретением дурной славы бесчестного человека, оставалось загадкой.

Между тем собутыльники хозяина, по-видимому, успокоились насчет спасения его грешной души и теперь задумались о его теле. Точнее, об укреплении разума, на расстройство которого с самого начала сетовал Дас.

– Гуго, друг! – «Монах» уже привалился к плечу хозяина, однако, спохватившись, исправился: – Сын мой!

– Друг! – в голос проревел Дас.

– Можно помочь твоему горю!

– Помолитесь за меня… Друзья! – всхлипнул Дас. – Пусть Пресвятая Дева вернет моему разуму ясность!

– Мы-то помолимся, – пробормотал «монах». – Да мало одних молитв.

– Чего же еще-то?

– На Бога надейся, а сам не плошай, – вклинилась «монахиня».

– Что ж мне делать-то? – недоумевал бюргер.

– Тебе бы лекарю показаться! – подсказал «монах».

– Лекарю! – надулся Дас. – Да он просто за «показаться» пять стюверов возьмет! А как я ему растолкую насчет ума?

– Растолкуешь – так, мол, и так, камень у меня в голове!

– Ты… шутить со мной вздумал? – побагровел хозяин. Казалось, сейчас он схватит «монаха» за шиворот и начнет трясти – рядом с тучным бюргером тщедушный «монах» казался ребенком или, самое большее, подростком.