Брачная ночь с горцем

– Знаете, это не его вина, – продолжала она. – И не отцовское наследие. Нет, Гэвин пошел совсем не в отца. И я уверена, он никогда не поднимет на вас руку! Но… он был, да и остался таким чувствительным мальчиком, и сердце его столько раз разбивалось вдребезги, что, должно быть, уже не в человеческих силах собрать и склеить осколки.

На лице леди Элинор читалась такая боль за сына, что Саманта, на миг забыв обо всем, потянулась к ней и сжала ее руку.

– Я понимаю, леди Элинор… мама. У нас с Гэвином просто взаимовыгодное соглашение. Честно говоря… Если бы он отдал мне сердце, я… не уверена, что смогла бы что-то дать взамен.

– Жаль, но за вашу откровенность я вам благодарна, – с грустной улыбкой сказала леди Элинор.

Саманта не припоминала, чтобы когда-нибудь так откровенно говорила даже с другом, не говоря уж о незнакомке. Было в этом разговоре что-то странное, и тревожное, и невыразимо горькое.

– Должна признаться, я была поражена, когда Элис сообщила мне, что в нашу семью войдет меткий американский стрелок, – с улыбкой продолжала вдова. – Какое испытание вы перенесли! Я на вашем месте просто застыла бы от ужаса и безропотно позволила бы себя убить.

– Мне повезло, что ваш сын вовремя нашел меня, – поспешно ответила Саманта, радуясь, что леди Элинор не видела, как порозовели ее щеки от столь приятного комплимента. – А кто такая Элис? – спросила она, желая перевести разговор на какую-нибудь более безопасную тему.

– Моя горничная и компаньонка. Ее помощь для меня бесценна. Она – мои глаза, а иногда и уши. О вас она много слышала.

– И что же именно? – Саманта насторожилась.

– Что вы женщина умная и бесстрашная, что много знаете и умеете. Что отлично ездите верхом и – в этом мы недавно убедились – метко стреляете. Что мой сын страшно на вас злится, однако называет вас «бонни».

– О… – Саманта поднесла руку к пылающим щекам, чувствуя себя немой, как та рыба, что приносил ей на ужин Каллум.

– Хотела бы я познакомиться с вами прежде… – Леди Элинор прикрыла глаза, словно желая скрыть боль. – В юности я считалась лучшей наездницей от Кейп-Рэта до самого Арджайла. Но это было до… до того, как вышла замуж за лэрда Рейвенкрофта. Я показала бы вам короткую дорогу через болота. Вместе мы поднялись бы на Гришем-Пик, на самую высокую его вершину, откуда видна почти вся горная Шотландия до самого Инвернесса.

О, значит, леди Элинор слепа не от рождения! Саманте хотелось спросить, как она потеряла зрение, но что-то подсказывало: услышав ответ, она о своем вопросе она тотчас пожалеет.

Внезапно распахнулась дверь, возвещая о появлении нового посетителя. И Саманта, и леди Элинор вздрогнули от неожиданности.

– Не зря говорят, что уэстерросские красавицы прекраснее женщин всей земли, не считая Тир-На-Ног! И то, что я вижу перед собой, это подтверждает, – послышался громкий басовитый голос с певучим ирландским акцентом.

Каллум, как правило, был загадочен и мрачен, но отец его, Имон Монахан, как видно, обладал совсем иным темпераментом. Он постоянно улыбался и шутил, а в уголках его глаз играли веселые морщинки. Борода же была не рыжая, как у Каллума, а уже почти седая, не в цвет с черными волосами. И сам он, по-видимому, был таким же, как его голос, – громогласным, веселым, простым и приятным человеком.

– К-красота – не всегда б-благословение, мистер Монахан. – Лицо леди Элинор оставалось бесстрастным, однако рука крепко, до боли сжала пальцы Саманты. И странно, почему леди вдруг начала заикаться?

– А всегда ли она в глазах смотрящего, а, миледи? – Имон Монахан обращался к маркизе, но подмигнул Сэм, а та поспешила натянула одеяло на обнаженные плечи.

Леди Элинор промолчала. И как-то сгорбилась, вся сжалась – словно старалась стать меньше и незаметнее. Саманта поняла, что это был неосознанный защитный жест.

Несколько долгих мгновений Имон не сводил с маркизы пристального взгляда. Казалось, его золотистые глаза читали эту женщину как открытую книгу – и не могли от нее оторваться.

Сейчас в лице отца Саманта узнавала сына. То же одиночество, что у Каллума, та же скрытая тоска. По чему – или по кому – тосковал Каллум? Этого, наверное, не знал никто. В случае же Имона ответ был очевиден.

– Зашел проведать пациентку, – с улыбкой объяснил ирландец. – В Эррадейле из вас попытались сделать решето, так что долгонько мне пришлось вас штопать! Право, удивительно, что в Локрина так и не попали, а он ведь из вас троих – самая легкая мишень! – И он похлопал себя по тугому животу, ясно свидетельствующему о пристрастии к пирогам и вечернему элю.

Несмотря на боль в ноге, Саманта рассмеялась.

– Мистер Монахан, вы бы его видели! Как этот толстяк бежал – только пятки сверкали!

– Не удивляюсь. В отчаянном положении люди порой делают такое, чего прежде и представить себе не могли. – Ирландец в удивлении заморгал, заметив, что с лица Саманты внезапно исчезла улыбка.

– Я… я лучше пойду. – Леди Элинор поднялась с места. И движения ее разительно изменились: теперь эта грациозная леди шла так, словно кости и мышцы плохо ей повиновались.