Брадобрей для Старика Хоттабыча

— Я не знаю, зачем они это сделали, — ответила Яна. — А ты уверен, что к разорению погребения именно родственники руку приложили?

— А кто еще? Нас же сразу в кутузку закатали, а кто еще мог создать ту инсталляцию, которую нам потом на фото показали? — удивился Иван Демидович.

— Ну хорошо. А зачем они это сделали?

— Так вот я это и хочу понять. Дело в могиле, значит. Вот сейчас и проверим.

— Иван Демидович, а как мы найдем эту могилу впотьмах? — Яна в очередной раз споткнулась и ухватила Головко за рукав. — В прошлый раз мы же спонтанно там устроились. Столик, скамейка… Так таких могил много.

— Ты не знаешь, Яна, всех моих талантов, — глотнул коньяк Иван Демидович. — Я ориентируюсь на местности, как чемпион по ориентированию.

— Ага, жалко, что не взяли в сборную страны, — согласилась Цветкова. — Мне мама рассказывала, какие ты чудеса мог творить, как говорится, не приходя в сознание. — Яна мгновенно преобразилась и, копируя голос и мимику матери, произнесла: — Я совершенно не понимаю, как он это делает? Спектакль начинается через пять минут, я нахожу Ивана мертвецки пьяным. Просто в дрова. Он даже сфокусировать взгляд на мне не может. Я в панике, зал полон, спектакль будет сорван, что делать? И вот уже занавес пошёл! Вуаля! Наш Ваня молодым дроздом вылетает на сцену, чётко выдаёт весь свой текст, ходит по сцене ровно, в оркестровую яму не стремится. И к зрителям, кричащим «браво!» в конце спектакля, хочется присоединиться самой, потому что я не понимаю: как ему это удаётся?

Иван Демидович засмеялся.

— Похоже. Вылитая Валентина. Я всегда говорил, что ты талантливое существо.

— Ты говорил: «Вся в мать».

— Ну да… Я, голубка моя, на сцене словно рыба в воде. Профессионализм, как говорится, не пропьёшь. На сцене я любил и умирал, — с патетикой произнёс Иван Демидович. — Выхожу на сцену на автопилоте.

— Так это автопилот тебя подвёл? Почему от спектаклей отстранили? — удивилась Яна.

— Такая история получилась… Я неудачно ущипнул за пятую точку одну истеричную даму, и вовремя не успел перевести всё это дело в шутку, — пояснил Иван Демидович.

— Значит, пострадал во имя женской красоты.

— Что-то вроде того.

— Могу замолвить за тебя словечко.

— Ты серьёзно? Никогда бы сам не попросил. Режиссёр придрался, этот питерский сопляк. Я же без сцены — ноль. Наум Тихонович Кульбак.

— Наум? Так это же мой одноклассник! Конечно, поговорю с ним! — воскликнула Яна.

Иван Демидович ее энтузиазма не разделял.

— Упырь он полный! Вот сейчас поворачиваем направо, и в третьем ряду будет наша могила.

Яна прислушалась и зябко повела плечами.

— Жутковато как-то… Сырой землёй пахнет, прелыми листьями. Тебе не кажется, что на погостах нереальная атмосфера? — спросила она. — Страшная и притягательная.

— Ага, кажется, — хмыкнул Иван Демидович.

— Тут даже воздух другой, — озиралась по сторонам Яна. — Зябкий, вызывающий озноб.

— Не нагоняй тоску! — бросил Иван Демидович. — Чёрт… За ветку зацепился. Хорошо рукав не порвал.

— Темно как… Хоть бы фонари поставили!

— Зачем мёртвым фонари?

— Мёртвым они не нужны, а вот живые ноги обломали… — снова спотыкнулся Головко. Он осмотрелся вокруг. — Кажись, пришли. Вот могила.

— Где?

— Да вот же! Рядом с нами. Видишь?

Яна вгляделась в тёмный силуэт надгробного камня.

— Что-то непохоже.

— Да я тебе зуб даю, это именно то место. Мне кажется, памятник другой поставили.

— Да когда бы они успели! Это именно этот памятник.

Иван Демидович обошёл вокруг оградки, Яна шла за ним след в след.

— Памятник другой, — глухим голосом ответил Иван Демидович.

— В смысле — другой? — не поняла Яна.

— Фотография другая. Глянь — Олимпиада Викторовна Колобкова. Всё верно, так и было, я запомнил. Но фото другое.

— Тебе не могло показаться? — осторожно поинтересовалась Яна.

— Нет! Я же говорю, что ориентируюсь, как олимпийский чемпион. И не говори, что могила не та. Всё то! Вот тут мы сидели. А вот овал с изображением Олимпиады Викторовны Колобковой другой.

— Это объяснимо. Если от вандализма пострадал памятник, то пострадала и фотография. Приклеили другую, — поёжилась Яна.

— Это другая женщина! Заодно и дату смерти поменяли? Был август, стал сентябрь.

— Ты и это помнишь? Иван Демидович, давай уйдем отсюда. Какая-то странная могила, к добру это не приведёт. Мне страшно…

Яна постоянно озиралась, в каждом шорохе кустов и в колебании листвы ей мерещились человеческие силуэты.

— Да чего мёртвых-то бояться? Они своё отгуляли. Ты живых бойся.

— Я всех боюсь: и живых, и мёртвых. Зачем только я за тобой попёрлась…

— Тихо, не мельтеши. Разобраться нужно. Я отсюда не уйду, пока не разберусь. Смотри, тут недавно копали.

— Это кладбище, тут постоянно копают. Эх, Иван Демидович, жалко, что тебя отстранили от спектаклей! Кто же знал, что в тебе столько энергии? Развил тут бурную деятельность. Представляешь, что будет, если нас здесь задержат при раскопках? Теперь мы уже не скажем, что оказались тут случайно. Иван Демидович, дорогой! Прошу! Умоляю! Пойдём отсюда! — Яна тянула Головко от могилы что было силы.

— Сейчас пойдём, я что-то нащупал.

— Тише! Слышишь?! — присела на корточки Цветкова.