Брайтон-Бич опера

Поначалу разговор вертится вокруг политики. Барри и Марла — оба убежденные демократы, причем настолько, что много лет тому назад Барри как-то сказал мне: «Я не понимаю, почему ВИЧ-инфицированные люди не поедут в Вашингтон и не покусают там Ньюта Гингрича и его единомышленников». Ньют Гингрич уже давно не популярен, и поэтому теперь гнев Барри полностью сконцентрирован на Буше.

— Поначалу я думал, что Буш — это консерватор, который выдает себя за умеренного политика, — говорит он. — Потом я считал, что он умеренный политик, который выдает себя за консерватора. А теперь я наконец понял, что он из себя представляет: ничего.

Меня всегда восхищало умение Барри говорить остроумными афоризмами, и я смеюсь.

— Особенно мне нравится в республиканцах то, — продолжает Барри, — что они так трогательно откровенны. Они ничего не скрывают и даже не пытаются делать вид, что они тоже люди. Они открыто говорят: «Мы пришли в Белый дом для того, чтобы обокрасть вас, ограбить всё население и сделать наших богатых друзей ещё богаче».

— Вы видели последний номер журнала «Оньон»? — говорю я исключительно для того, чтобы поддержать разговор, так как сам я большой разницы между республиканцами и демократами давно уже не вижу. — Там главный заголовок смешной был. «Буш об экономике: Убрать Саддама».

— Саддам — чудовище, — говорит Барри. — Его надо остановить.

Тут нам приносят закуски, и разговор на некоторое время замирает, а возобновившись, переходит на гораздо более близкую всем нам тему.

— Нелегальным иммигрантам не должны предоставлять никаких медицинских услуг в штате Нью-Йорк, — говорит Барри, вычищая со своей тарелки остатки крабьего мяса.

— А что будет, если завтра люди начнут умирать прямо на пороге твоего дома? — говорю я.

— Ничего страшного, — говорит Барри. — Я не возражаю. Если какой-нибудь один иммигрант помрёт на пороге мосго дома, может быть, другой дважды подумает, перед тем как ехать сюда. Может быть, он вместо этого поедет в Нью-Джерси.

— Но их же нарочно впускают в Америку, — говорю я. — Потому что кто-то должен работать на всех этих низкооплачиваемых работах, и, судя по всему, это будем не мы с тобой.

— Мне по барабану, — говорит Барри. —Я только одно знаю наверняка: ни одного цента из моих налоговых отчислений не пойдёт на оплату их здравоохранения, и если ты приезжаешь в Нью-Йорк в качестве нелегала, готовься к тому, что тебе придется умереть на улице.

В этот момент официантка приносит нам второе, и я решаю воспользоваться этим, чтобы сменить тему разговора.

— Как бизнес продвигается? — спрашиваю я у Барри.

— Отлично, — говорнт он. — Ты же знаешь мой девиз: меня никому нae…aть не удастся. Это никому не удавалось в прошлом, и никому не удастся в будущем. Я свято придерживаюсь этого принципа, и бизнес идёт просто замечательно.

— Но тебе же приходится иметь дело с таким количеством жильцов, — говорю я. — Разве у них нет проблем?

— Конечно, есть, — говорит Барри. — Но это их проблемы, а не мои. Я потратил кучу денег на очень дорогого юриста, и он составил для меня договор, который все мои жильцы обязаны подписать, прежде чем я позволяю им переехать в один из моих домов. Это совершенно замечательный договор, потому что, по его условиям, каждый раз, когда кто-то из жильцов звонит мне и говорит, что в квартире что-то сломалось и надо бы это починить, я говорю: «Конечно надо, но это буду делать не я!»

Марла с гордостью смотрит влюбленными глазами на Барри, который произносит последнюю фразу с такой гримасой и такой решимостью, что мне становится не по себе.

— К тому же я всегда сдаю свои квартиры людям с низким доходом, — продолжает Барри.

— Почему? — изумленно говорю я. — Богатые же могли бы платить побольше.

— Это правда, но я не хочу, чтобы у моих жильцов было достаточно денег для того, чтобы судить меня и изводить всякими исками и процессами. Если сдавать квартиры бедным — жить гораздо легче, — говорит Барри с торжествующим видом человека, преподавшего полному профану очередной урок капитализма.

— Он такой умный, — говорит Марла. — Я просто не знаю, что бы я без него делала.

— Хотите, расскажу вам одну забавную байку? — продолжает Барри, отправляя в рот большой кусок жареной оленины. Дожидаться нашего согласия или тем более разрешения он, само собой, не собирается. — Как вы знаете, у меня есть партнёр, который владеет половиной дома, в котором мы живем. Он занимает там второй этаж. Пару лет тому назад он уговорил свою подругу переехать к нему из её квартиры, плата за которую регулировалась городскими законами. Сегодня ему семьдесят пять лет, и он очень тяжело болен. Фактически он со дня на день умрет, о’кей?

Барри так аппетитно жует оленину, что мне становится даже немного завидно, тем более что заказанная мною телятина оказалась несколько пережаренной.