Брак как произведение искусства

Ф.С.: Мне было семнадцать или восемнадцать лет, я жил в Бордо. Я посещал старую библиотеку, где книги лежали на полу. Наклонившись, я обнаружил книгу, которая называлась «Внутренний опыт». Заголовок меня заинтересовал. Мне был мне совершенно незнаком ее автор — Жорж Батай. Эта книга была написана им во Вторую мировую войну — в момент апофеоза исторического безумия какой-то чудак пишет книгу под названием «Внутренний опыт», кстати, очень злободневную, наводящую ужас. Он переживает реальный опыт, отвергая слово «мистика»: именно это интересно. Замечу вскользь, что Жорж Батай, о котором я сразу же рассказал Юлии, — думаю, в то время она еще его не знала, хотя она слышала о Бланшо и других, — Батай в 1955 году публикует две, на мой взгляд, потрясающие книги: одна из них — об обнаруженном в 1940 году гроте Ласко, произведшая на меня особо сильное впечатление; другая — о Мане, своего рода возрождение, которое вы можете увидеть прямо сегодня в музее Орсе, поскольку выставок Мане не было с 1983 года. Жорж Батай, «Внутренний опыт», Ласко, Мане — серьезное начало… Разумеется, у Батая был некто, чьи идеи он продвигал постоянно, почти идолопоклоннически — я, кстати, в этом плане недалеко от него ушел — это, конечно, Ницше. А ведь он действовал вразрез с эпохой, потому что Ницше зачастую считали фашистом, Ницше — это нацисты, Батай — вызывает сомнения, будоражит: его эротические произведения, «Мадам Эдварда» («Madame Edwarda») и другие, пугали. Это непристойно: был не только Ницше, но и де Сад. Тогда мы начали делать «Тель Кель», пришел Жорж Батай — я мысленно вижу его в офисе нашего ежеквартального журнала, который сеял ужас в издательских и идеологических кругах того времени. Почему он приходил туда? Почему он приходил посидеть в этом офисе? Он садился, ничего особого не говорил, за исключением одной фразы, которую я хорошо запомнил: «Ах… в лицее меня называли „скотиной"»… Какой замечательный поэт! Его голубые глаза и все такое. Ты не станешь отрицать, что к моменту нашего знакомства — на дворе 1966 год — я уже написал книгу «Драма» («Drame»)[7], о которой писал Барт, мы вернемся к этому позже, если хочешь. Я заставлял тебя прочитать некоторые книги, скажем так, более обстоятельно, чем ты делала до того. Тебе было двадцать пять лет. Уже тогда ты была необыкновенно яркой, даже потрясающей личностью. Да, потрясающей: мы на ней женимся! (Смех?)

Ю.К.: Самое главное — я находилась под большим впечатлением…

Ф.С.: Нужно сказать, до прыжка и лужи, что все-таки Юлия приехала с коммунистическим паспортом, вскоре она достаточно серьезно заболела гепатитом, и пока ей искали место в больнице — помню, это была больница Кошен — я был рядом с тобой в отделении неотложной помощи, ожидание было бесконечным. С другой стороны, фашистские газеты, «Минют» и другие, представляли ее как прибывшего во Францию агента КГБ, представляете, вроде Эльзы Триоле и прочих. Ничего подобного не было: Эльза Триоле и Арагон — до чего же старая история! Кстати, в день нашей свадьбы произошел забавный случай: у нас было двое свидетелей, все вместе мы отправились пообедать в «Бушери» и, о чудо, — сейчас мы перейдем к Лотреамону: «В новой науке каждая вещь появляется в своей черед. В этом ее совершенство» — за соседним столиком сидели и тихо беседовали Луи Арагон и Эльза Триоле. Пришлось взять на себя на несколько месяцев пропаганду Коммунистической партии, все-таки я был новым Арагоном, а Юлия Кристева — новой Эльзой Триоле. Ложь: мы ими были не больше, чем Симоной де Бовуар и Жан-Полем Сартром. Ложь: все это было не более, чем бредни крайне правых. Ложь: это она, это я, а остальное — которое, разумеется, мы принимаем в расчет, — тут ни при чем.

К.Ф.: Юлия, а каков ваш «внутренний опыт»?

Ю.К.: В ту пору я не задавалась вопросами, «я себя путешествовала»… Сейчас я и сама не знаю, как мне — незнакомке, приехавшей из малоизвестной, варварской страны, — удалось пройти через все эти перипетии…

Ф.С.: Ты прекрасно владела французским, ты была — и остаешься — совершенно удивительной…