Брак как произведение искусства

Ю.К.: Да, я хорошо знала французский язык… Но перед тем, как пуститься с вами в это плавание, слушая рассказы Филиппа об этом периоде — парижское общество, его интриги, коммунисты, фашисты, издатели, писатели, журналисты, — я осознаю, в очередной раз, и, возможно, отчетливее, чем прежде, в силу вашего присутствия, что я была хорошо защищена: несмотря на потрясения, невзгоды, сплетни, отказы и ложные поощрения. Кто меня защищал? Конечно, ты, твое присутствие. Ты делал то, что требовалось, ты переживал, ты сообщал мне о действующих силах, ты осведомлял меня о маневрах. Но я оставалась вне всего этого, я не вмешивалась в это, я была не из этой «среды». Моя профессиональная жизнь — преподавание в университетах, психоаналитическая практика, написание вначале эссе, затем романов для журнала «Тель Кель», издательств «Сёй» и, позже, «Фаяр» — проходила в другом пространстве, отделенном от этого очага, располагавшегося в квартале Сен-Жермен-де-Пре. Этому способствовали мои частые отлучки из Парижа: я преподавала в Нью-Йорке, Вашингтоне, Бостоне и других городах. В целом я обладала — и все еще обладаю — привилегией быть информированной о парижском стиле жизни, с которым меня наивно ассоциировали иностранцы, о его прелестях и тупиках. Но в действительности я была — и являюсь — свободной от него: как раз потому, что мы сохранили два отдельных социальных пространства, два самостоятельных, обособленных психических пространства, которые не смешиваются, но у которых есть, что сказать друг другу… Супружеская пара? Безусловно, но… два в одном, раздвоенное единство, возможно, инь и ян… Эта драгоценная независимость в то же время является одиночеством — одиночеством, необходимым для «тайны», которая фигурирует в названии сегодняшней встречи: необходимым для внутреннего опыта. Так что…

(Пауза.)

Ю.К.: Как ты сказал, мы продолжатели давней традиции, в частности католической, о которой напоминает Жорж Батай, разрушая ее. Рискуя утяжелить наше общение, — прошу извинить меня за это — я чувствую, что обязана, находясь в этом старинном монастыре Кордельеров, и дабы внести ясность в мой ход рассуждений, неотделимый от интригующей «жизни вдвоем», — остановиться еще раз на некоторых ключевых моментах европейской культуры. Культура, которая сделала нас такими, какими мы являемся, которой не слишком гордятся разочарованные европейцы, коими мы стали, и в которой опыт — ЕДИНСТВЕННОЕ фундаментальное понятие. Именно с ним и вокруг него создавалась свободная и бесконечно конструктивно-деконструктивная субъективность, которую многочисленные преступления и братоубийственные войны, а также Инквизиция, колониализм и Холокост исказили или вовсе уничтожили. Однако она по-прежнему является ценностью, требующей защиты в нынешнее время «утраты ценностей». Извините за столь пространное отступление. Возвращаясь непосредственно к опыту как таковому…

Я говорила выше о гетерономии моей семьи: с одной стороны, богословское образование моего отца — православного христианина, на которого к тому же оказали сильное влияние греческая мифология; платонизм и неоплатонизм; французская и немецкая философия — Вольтер, Дидро, Руссо и, конечно, Гегель; а также русская литература. С другой стороны, мамин дарвинизм, который был соединен с памятью о мистике Шабтая Цви, уже исчезнувшей у ее предков… Болгария — это не только страна омолаживающих молочных продуктов, «Долины роз» и розового масла, которые наполняют ароматом наши печали и весь земной шар. Это единственная страна в мире, которая воспевает свою культуру, чествуя свою письменность. Ежегодно, 24 мая отдается дань памяти создателям славянского алфавита братьям Кириллу и Мефодию: школьники, преподаватели, библиотекари, писатели, деятели искусства проходят в шествиях по улицам, площадям городов и деревень, прикрепив к курткам, блузкам, платьям и пиджакам по одной букве славянского алфавита большого размера. Каждый мужчина и каждая женщина становятся буквой. Я тоже ею стала, и это был мой первый осознанный опыт — превращение в букву, одну из множества других букв. Перед тем как попытаться объяснить, как в европейской культуре устанавливается и развивается это понятие — в частности, от Плотина до Фрейда, — могу ли я ненадолго остановиться на этом опыте и чувствах, которые у меня с ним связаны?

Ф.С.: Это очень важно…

Ю.К.: Я перестала быть собой, я растворилась в букве — которая входила в состав слова или фразы, образованных другими телами, другими «я», другими буквами, — смешалась с праздничной толпой, ее песнями, ароматом пионов и роз… Люди вокруг перестали существовать, но это обретало смысл, грамматика записывала послание, я обладала свойствами этой надписи, которая была выше моего понимания и, кроме того, упорядочивала мир, также запечатленный в моем теле… «Правило, которое исцеляет от всех болезней» (написала Колетт, которую я открыла для себя позже), в том числе и от коммунизма…