Брак с Медузой

– Не сразу. Вы ведь собираетесь написать новую книгу? Конечно, вам придется ее написать.

Филлипсо не понравилось легчайшее ударение на «придется», но он промолчал. Хурензон продолжил:

– Вы могли бы совершить новые открытия. Откровения, если хотите. Интерпретации.

– Не мог бы.

– У вас будет помощь всего мира. И из-за его пределов.

– Да, но зачем?

– Чтобы лишить вашу ложь яда. Чтобы нас не пристрелили на месте, когда мы покажем себя.

– У вас нет защиты?

– От пуль? Конечно, есть. Но не от того, что спускает курок.

– Полагаете, я соглашусь?

– Я же сказал! Никакой нищеты, уязвимости, преступлений…

– Никакого Филлипсо.

– О. Вас интересует, зачем это нужно лично вам? Неужели не понимаете? Вы поможете создать новый Эдем, где ваш вид будет процветать. Мир, где дети растут без страха, где люди смеются, работают, любят и преуспевают – и, впервые в вашей истории, понимают друг друга. Вы можете сделать это. Только вы.

– Представляю себе, – язвительно ответил Филлипсо. – Весь мир – как зеленая лужайка, и я на ней отплясываю моррис. Я не смогу так жить.

– Теперь банальности говорите вы, мистер Филлипсо, – произнес Хурензон с тихой, пугающей вежливостью.

Филлипсо сделал глубокий вдох.

– Я могу себе это позволить, – резко заявил он. – Буду с тобой откровенен, призрак. – Он неприятно усмехнулся. – Вышло неплохо. Призрак. Так вас называют, когда…

– … видят на радаре. Знаю, знаю. Переходите к делу.

– Ну хорошо. Ты сам напросился. – Филлипсо поднялся с кресла. – Ты лжец. Может, ты и умеешь проделывать фокусы с зеркалами и даже прятать их, но не более. Если бы ты был способен хотя бы на половину того, о чем говоришь, ты бы не приполз ко мне с мольбами. Ты бы просто… сделал это. Вошел бы и одолел меня. Господи, я бы так и поступил.

– Вполне возможно, – ответил Хурензон с чем-то, напоминавшим изумление. Нет, скорее невероятное отвращение. Он прищурился. На мгновение Филлипсо решил, что это часть отвращения или новая эмоция, затем понял, что это нечто иное, сосредоточенность и…

Он завопил. Он совершал нечто вошедшее в поговорку, непристойное и невозможное. Он не хотел этого делать – сопротивлялся всеми силами, – но тем не менее делал.

– Если я пожелаю, – спокойно произнес Хурензон, – ты сделаешь это в витрине Баллокс-уилшир среди бела дня.

– Пожалуйста…

– Я тут ни при чем, – ответил Хурензон, расхохотался, сунул руки в карманы пиджака и – самое ужасное – продолжил смотреть. – Давай скорее, приятель.

– Пожалуйста! – проскулил Филлипсо.

Хурензон не шелохнулся, однако внезапно Филлипсо освободился. Он рухнул в кресло, всхлипывая от ярости, страха и унижения. Когда наконец смог договорить, процедил сквозь пальцы, которыми прикрыл пунцовое лицо:

– Бесчеловечно. Это было… бесчеловечно.

– Ага, – радостно согласился Хурензон. Подождал, пока кольцо гнева достигнет его, отразится и вернется к дрожащему Филлипсо. Наконец тот обрел способность слышать. – Ты должен понять, что мы не всегда делаем то, что можем. Полагаю, мы можем сокрушить планету, взорвать ее, сбросить на солнце. Точно так же, как вы можете ловить глистов. Однако вы этого не делаете и не будете делать. По твоей терминологии, вы не можете. Так и мы не можем принудить человечество к чему бы то ни было без его информированного согласия. Ты этого не понимаешь, верно? Послушай, что я скажу. Мы не можем заставить даже одного человека сделать то, что нам нужно. Например, тебя.

– Н-но ты только что это сделал.

Хурензон вздрогнул – это выглядело весьма странно, словно кто-то стукнул по диапроектору.

– Демонстрация, только и всего. Вынужден добавить, затратная. Ты оправишься быстрее меня. Можно сказать, мне пришлось съесть клопа, чтобы доказать свою точку зрения. – Снова мерцающее содрогание. – Однако люди и не на такое шли, чтобы настоять на своем.

– Я могу отказаться? – робко спросил Филлипсо.

– С легкостью.

– И что вы со мной сделаете?

– Ничего.

– Но вы перейдете к делу и…

Филлипсо еще не договорил, а Хурензон уже качал головой.

– Мы просто уйдем. Ты причинил слишком много вреда. Если ты сам его не исправишь, мы точно ничего не сможем сделать, разве что применить силу, а на это мы не способны. Но это станет ужасной потерей. Четыреста лет наблюдений… хотел бы я рассказать тебе, на какие ухищрения нам пришлось пойти, чтобы следить за вами, изучать вас, не вмешиваясь. Разумеется, Кеннет Арнольд[9] и шумиха, которую он поднял вокруг нас, облегчили нам задачу.

– Облегчили?