Браки по расчету

Попытки успокоить его возымели, очевидно, обратное действие. По тому, как запахло вином, Мартин сообразил, что господин повернулся к нему:

— Бог весть что такое! Неужели у вас нет лучшего занятия, молодой человек, чем глазеть в окна господу богу, когда родина призывает вас? Неужели не слышите вы ее материнский глас?

— Слышу! — простонал Мартин, прижав к груди сложенные руки и оборотился к старикам. — Слышу! Но не знаю, куда идти, чтоб меня взяли в солдаты!

— Вы чех? — спросил второй старик с отвисшими под глазами мешочками.

Ответить на этот интересный вопрос, задавать который молодым людям, а в особенности Мартину, как будто сделалось в последнее время всеобщей привычкой, было легко: на этот раз те, кто слушал Мартина, не были разделены на два лагеря, из которых один желал бы, чтобы он сказал «белое», а другой — «черное».

— Да, я чех, — сказал Мартин, — но мыслю как австрийский подданный.

Ответ был правильный, он был превосходный! Отрицать свою национальность Мартин не мог — насмешки немецких однокашников не раз убеждали его в том, что с таким выговором никак нельзя сойти за природного немца. Однако осторожная поправка — «но мыслю как австрийский подданный» — полностью компенсировала постыдное признание. Оба старика сделались приветливы, их глаза остановились на Мартине с благосклонностью и симпатией. Когда же Мартин еще добавил с горячностью, какую придает только сознание своей правоты, окрыленной восторгом и согретой волнением, — а в эту решающую минуту он был совершенно уверен в правдивости своих слов, — что явился из далеких Рокицан, чтоб приложить руки к делу и помочь воюющей родине, но только не знает, куда надо обратиться, — господин с мешочками под глазами, хоть более сдержанный и трезвый, похлопал его по плечу, промолвив:

— Ду бист молотец.

После этого он взял Мартина под руку и заявил, что они проводят юного героя к нужному месту, куда ему надлежит явиться.

Так случилось неправдоподобное, невероятное и для Мартина по гроб незабываемое: два важных старца в цилиндрах (у седоусого господина, по фамилии Винкельбауэр,

была фабрика музыкальных шкатулок, а его спутник, с мешочками под глазами, директор банка в отставке фон Повольни, был командором имперского австрийского ордена Франца-Иосифа) торжественно вели его пражскими улицами, по дороге представляя знакомым как юного чешского героя, самоотверженного патриота, который, презрев усталость, явился пешком из дальнего уголка страны, чтоб помочь родине в час опасности. Утром исключенный за тайную антиправительственную деятельность, а теперь превозносимый как патриот Австрии, Мартин шагал будто в сумасшедшем, нелепом, но блаженном сне. Одно только облачко поднялось на его столь внезапно и удивительно прояснившемся небосводе: знакомые двух старых господ, попадавшиеся навстречу в необычайном множестве, довольно умеренно реагировали на их восторги и, казалось, не понимали, отчего это старики так радуются.

— А вы утверждаете, баронесса, что чехи — ненадежный и предательский элемент! — заметил, между прочим, седоусый господин даме, повстречавшейся им в узкой Овоцной улице.

Роскошная матрона в бархатной пелеринке, спадавшей с плеч на гигантские обручи лилового расшитого кринолина, устремила на Мартина свой золотой лорнет, с неудовольствием оглядела его и лишь после этого ответила:

— Но я никогда в жизни не говорю о таких чехах, Herr Winkelbauer, ведь этот Lümmel похож на сына моей прачки.

Столь же неприязненно, только по-военному более резко отозвался о Мартине элегантный артиллерийский майор с моноклем:

— Поздравляю — теперь мы победим!

Подобное высказывание первого в жизни Мартина представителя армии довольно сильно обескуражило беднягу, и он снова заболел бы сознанием своей неполноценности, угнетавшим его последние два дня, если бы любезные провожатые не подняли его настроение, угостив стаканом вина в лучшей пражской кофейне — Café Wien — на углу Пршикопов и Конного рынка. Отсюда до Кралодворских казарм за Пороховой башней было совсем недалеко, там оба седовласых идеалиста трогательно простились с Мартином. Они до последнего момента провожали его взглядом, следя, как он медленно и нерешительно входит в ворота, охраняемые гренадером в белом мундире и мохнатой шапке.

— Мы сделали доброе дело, как ты думаешь? — сказал Винкельбауэр.

— Несомненно, — отозвался фон Повольни, вытаскивая часы. — Но мне пора, я обедаю у дочери.

И, сунув часы в карман, он добавил:

— Внук сегодня празднует свое восемнадцатилетие.

Г л а в а в т о р а я БЕЛЫЙ МУНДИР

1