Браки по расчету

Борн не решался войти первым, но она взяла его за локоть и втолкнула в прихожую.

— Входите, мне надо дверь запереть.

Борна удивило и огорчило, что чешская дама, столь представительная и богатая, ничуть не уступавшая ни осанкой, ни туалетом самой нарядной из венских горожанок, явно незнакома с правилами этикета. И он тут же подумал, что следовало бы перевести на чешский язык руководство, которое он постоянно держал на ночном столике в своей венской квартире и время от времени прочитывал с охотой и большой пользой для себя. Это была книга в роскошном переплете, с золотым обрезом и тисненым золотом заголовком: «Der gute Ton in alien Lebenslagen», что можно было бы передать по-нашему словами: «Хороший тон на все случаи жизни». И Борн положил, что как только он переедет в Прагу на постоянное жительство и откроет и пустит в ход филиал Есселя, то немедля познакомится с каким-нибудь чешским издателем и уговорит его выпустить эту полезную книгу, столь необходимую для повышения уровня чешского общества.

А пани Валентина не преминула снова подтвердить, каким благословением явилось бы для нее такое пособие: когда Борн, сняв верхнее платье и отставив тросточку, двинулся в гостиную, она выхватила цилиндр, который он держал в руке, как то повелевают высшие правила приличия, и повесила его на искусственные оленьи рога, заменяющие вешалку, примолвив:

— Шляпу тоже здесь оставьте.

«Ох, много, много нам еще догонять, — думал Борн, входя в двери, которые она перед ним растворила. — Взять любую область — живем как при царе Горохе».

В гостиной у окна сидела черноволосая, очень тоненькая девушка; склонившись над рукодельем, натянутым на прямоугольную металлическую раму, она предавалась своему занятию так прилежно, словно и не подозревала, что кто-то пришел, и осознала присутствие постороннего человека только после того, когда мать представила его ей.

— Да полно тебе иголкой тыкать, Лиза, опять спина заболит, составь-ка лучше компанию пану Борну, мне на кухню заглянуть надо, — распорядилась пани Валентина и была такова.

В комнате было сумрачно от плотных и темных гардин, от темной окраски стен, к тому же девица сидела спиной к окну, — и все же заметно было, что ее красивое тонкое лицо пылает ярким румянцем, а мочка уха, выглянувшая из-под гладко зачесанных черных волос, так горела, что Борн сперва подумал, что это — рубиновая серьга. Румянец менял место — он то заливал лоб и виски, потом лоб бледнел, зато тем жарче вспыхивали щеки, свидетельствуя о том, что хотя вид барышня приняла равнодушный и разговаривала так, словно ее только-только разбудили, — в душе ее в те минуты царили волнение и смятенность, сердце билось тревожно и кровь обращалась стремительно.

Превозмогая злое смущение, от которого у нее перехватило горло — ей ведь еще никогда не приходилось оставаться наедине с чужим мужчиной, — она робким движением руки пригласила Борна сесть на круглое сиденье без спинки, на так называемый пуф, обитый сиреневым атласом. Пани Толарова, видно, питала пристрастие к сиреневому цвету: все, что могло быть сиреневым — из мебели, из мелких декоративных предметов, переполнявших гостиную, — было именно сиреневым.

Покорная формуле которой ее обучили в пансионе, девушка спросила Борна, хорошо ли он доехал. Осторожно опускаясь на пружинную выпуклость пуфа, Борн поблагодарил ее за интерес к его особе и в свою очередь осведомился, бывала ли она в Вене; на это девица в нос, обиженно, отвечала, словно исповедуясь в великом разочаровании:

— В прошлом году весной были мы там с маменькой, только ничего особенного в Вене и нет, самый обыкновенный город.

Против этого ничего нельзя было возразить, Вена действительно обыкновенный город, как и все города на свете в конце концов обыкновенны. Выяснилось, однако, что у Лизы подобный отрицательный или разочарованный взгляд распространен на все явления жизни. В углу гостиной стоял рояль; Борн спросил, играет ли она, на что получил ответ:

— Играю, в пансионе нас мучили музыкой до ужаса, а я ее не люблю, не понимаю, чего в ней люди находят.

Борн перевел речь на ее рукоделие.

— Ах, это пустяки, — отозвалась она, потупив взор. — Это я просто так немного вышиваю, чтобы убить время.

Он спросил, любит ли она танцевать.

— Я бы не прочь, если б только это меня так не утомляло.