Браки во Филиппсбурге

А если бы возникла какая-то неясность о путях-дорогах Бенрата, то примчался бы санитар Кляйнляйн, справился бы, о чем речь, ах, о докторе Бенрате, ну, все в порядке, мой сын работает в гараже, где доктор ремонтировал машину! А у тамошнего мастера домик на Штреземанштрассе! Он знает не только машину Бенрата, но и его самого, и к тому же он весьма общительный человек, с каждым клиентом охотно болтает, и не только в гараже, — но встречая его где-нибудь, вот, к примеру, господина Бенрата из «Елизаветинки», и почитает даже за честь для себя.

Бенрату, все эти годы искусно плетущему сеть своей лжи, приходилось брать в расчет оба вероятных способа разоблачения, быть может, были и другие, которых он вовсе не знал. Он испробовал всякие пути и в самое разное время дня и ночи, чтобы избежать встреч с молочником или мастером, а то с обоими вместе. Если он приезжал до шести вечера, то шел мимо домика мастера, тот в это время был еще в гараже. После шести он проходил мимо молочной, она закрывалась в половине седьмого. Но и это было не наверняка.

А сегодня? Бирга…

Да, он бы и сегодня прошел той дорогой, которой ходил обычно до шести. И не только по привычке. Окружающий мир был для него и сегодня еще скоплением глаз, ушей, шепчущих губ и вытянутых шей. И все-таки при жизни Бирги он, надо думать, не осмелился бы появиться уже утром на Штреземанштрассе, пройти мимо всех кухонных окон, настежь распахнутых в это время, в которых каждый миг могли показаться бюсты хозяек, глазами отмечающих его путь, чтобы за обедом сообщить мужьям, что проходил доктор Бенрат, да, тот самый гинеколог из «Елизаветинки», у которого рожала госпожа Рептов, она еще…

Бенрат прежде всего задернул все гардины в квартире Сесили. В комнатах было неубрано. Он присел на низкую квадратную тахту, с которой еще не сняли белье. Тут же лежала и пижама. Бенрат приподнял ее. Но сразу разжал пальцы, и она выскользнула из его рук. Ногой задвинул пепельницу, полную окурков, под тахту. И вдруг увидел в зеркало, что не брит. Он и вчера не брился. К счастью, у Сесили есть его бритва. А как же Гектор! Взяли его с собой родители Бирги? Гектор же собака Бирги. Ее, и только ее собака. Родители это знали. Надо надеяться, им не придет в голову требовать полицейского расследования из-за того, что мужа их дочери не оказалось в доме. Для них смерть Бирги была полной неожиданностью. Бирга никогда не рассказывала родителям, что несчастлива с Бенратом, это он знал. В том-то и заключалась большая часть ее беды, что у нее никого не было, да она никого и не хотела, что все ее существование зависело целиком и полностью от Бенрата, даже мать стала ей чужой. Перед родителями, как и перед всем миром, они разыгрывали счастливый брак. А теперь Бирга покончила с собой, зять не показывается им на глаза, даже на похороны не явился, не возникнут ли у них подозрения? Но разве убийца так вел бы себя? Человек, убивший оружием или ядом, ведет себя не так. Он пошел бы на похороны и плакал бы горше, чем все другие. Но человек…

Бенрат запнулся. Он же не хотел думать о Бирге. Между нею и Бенратом уже встали дома, дни и ночи, множество вдохов и выдохов и тот порог, который она переступила. Ему пришлось и самому кое-что поставить между нею и собой: адвоката Альвина, кинофильм, грузовик с ящиками, что один за другим уплывали в лавку. Пижама Сесили пахла хорошо. Ее кожей, так туго обтягивающей ее тело, что приходилось только удивляться, до чего ловко она в ней двигается. Бенрат улыбнулся, представив себе Сесиль. Он-то еще жив. Квартира Сесили пришла в упадок, он впервые обратил на это внимание. Сесиль все запустила. Порядок потерял для нее значимость. Но и Сесиль еще жива. Она выдержала. И он тоже. Бирга. Ее смерть началась уже давно. И на похороны он не явился. Даже на похороны. Блекло-серые глаза его тестя. Их вилла, олицетворение покоя, чем бы этот покой ни достигался, но поддерживался десятилетиями. А теща, у которой глаза вечно на мокром месте. Слезы ее даже не водой стояли в глазах, а словно подергивали их маслом. В той вилле ему не было прощения, от него не ждали объяснений. Он был убийца. А он и был им. Но зачем обращаться в суд? Зачем распалять обвинителей? Он знал суть обвинения, он знал приговор. Знал ли он приговор? Да, приговор, как и обвинение, гласил: убийца. Был этот приговор достаточным? Покажет время. Он узнает о том. Зачем же идти на похороны? Только чтобы облегчить задачу тем, кто хотел его обвинить? Чтобы удовлетворить их потребность в справедливости? Но справедливость — это нечто такое, что совершается без участия человека. Она вершится сама собой. Его это вполне устраивало. Он всегда умел все себе так объяснить, что сравнительно дешево от всего отделывался. А потому, укрывшись в квартире Сесили, он вовсе не считал, что спасается бегством. Нет, он просто готовил будущее. С родителями Бирги он только спорил бы о прошлом. Спор бесконечный, его ничем более не уладить. Стало быть, он поступил разумно.

Отчего это я сам себе не противен, подумал он.