Бракованные

Она меня знает хорошо, знает, на что бываю способен, но я, похоже, устал. Во мне совсем не осталось запала, психовать не хочется. Только головой о стену биться.

– Яйца бы этому Игорю оторвать, – говорю едва слышно, сжимаю руку в кулак, а тетя Наташа тихонько ругается.

– Ты опять дрался? Мирослав, ну сколько можно?!

– Это было дерево, – одергиваю руку, которую тетя Наташа в деталях рассматривает, охает и причитает. – Она приготовила плов?

Перевожу тему и получаю в ответ грустный кивок.

– Мирослав, не бери в голову, – мнется, глаза отводит. – Игорь любит плов.

– Она его ждет?

Тетя Наташа кивает.

– Он утащил все ее деньги, а она готовит ему плов?

В голове не укладывается. С этим придурочным Игорем мама познакомилась пару лет назад и стала по-настоящему им одержимой, хотя, по моему мнению, которого никто не спрашивает, он достоин этого меньше всего. Унылый червяк, который раз за разом проматывает все, что мать зарабатывает. То пропьет, то в карты спустит, то на баб потратит. Примерно раз в месяц он уходит, у матери на этой почве случается нервный срыв, она готова влезть в петлю, лишь бы он снова вернулся. Однажды даже попыталась, и только чудом в психушку не попала. Впрочем, она никогда не умела выбирать партнеров. Вон, сколько их уже было после отца и перед Игорем, и каждые отношения приносили маме невыносимые страдания. На кухне к ароматам еды примешивается отчетливый дух успокоительных капель и… алкоголя. В мусоре лежит бутылка вина, тщательно накрытая пустым пакетом, но у меня нюх на такие вещи.

– Мама, ты опять?

– Я немножко! – всплескивает руками и расплывается в несмелой улыбке. – Сынок, садись, кормить тебя буду. Ты приехал, это очень хорошо. Но голодный, наверное?

Она неловко суетится, смеется, а глаза снова на мокром месте. Вот-вот разрыдается.

– Мама, сколько это будет продолжаться? – рявкаю и упираюсь руками в стол. Нависаю над ним, смотрю на бледную и растерянную мать. – Ты из-за него пьешь. С ним тоже. Плачешь потом.

– Мирослав, – добавляет строгости, брови к переносице сводит, поправляет измятый халат. Не очень чистый, надо отметить. – Я, в конце концов, твоя мать. Я старше тебя, умнее и опытнее. Не лезь в мою жизнь, имей уважение!

Погрозив мне ложкой, она возвращается к кастрюле и зачерпывает горку плова. Плова, который я на дух не выношу. С детства. Но сейчас, когда у мамы очередная драма, когда она срывается в тоску и истерику по ушедшему Игорю, о таких мелочах не помнит. Собственно, когда помнила? Но об этом сейчас думать не хочется.

– Алла, ты бы это… не перекладывала на парня это все. Нервы подбери, он ни в чем перед тобой не виноват, чтобы ты орала тут.

Тетя Наташа сердится, всегда готовая встать на мою сторону.

– Наташа, ты-то куда лезешь? – восклицает мама.

Мать нервно поводит плечами и гневно заявляет, что сама умная, поумнее прочих.

– У самой-то ни мужика нормального никогда не было, ни детей. А туда же, ты гляди, поучать решила.

Тетя Наташа качает головой и разводит руками. Мол, сколько можно? И порывисто выходит из кухни, чтобы покурить на балконе, снять стресс. Мать в периоды своей тоски и мертвого достанет. Иногда я удивляюсь, зачем тетя Наташа ее терпит? Чтобы вот периодически мокрой тряпкой по щекам получать и глотать горький дым вперемешку со слезами?

– Зачем ты так с ней? Она хорошая, ты бы пропала без нее.

Мать всхлипывает, запрокидывает голову, моргает часто. Вот-вот заплачет, но каким-то чудом у нее получается сдержать слезы. Снова принимается орудовать в кастрюле, а меня бессильной злобой накрывает:

– Мама, да оставь ты уже этот плов!

Мама вздрагивает, ложка падает обратно в кастрюлю, а тарелка отправляется в мойку. Закрывает лицо руками, плечи мелко-мелко дрожат. Все-таки плачет, а у меня сердце рвется на части.

– Мирослав, он ушел, – скулит и подвывает, а во мне злость и жалость вперемешку бурлят. – Он все забрал: деньги, телевизор, даже мой мобильный забрал. Как я жить-то буду? И-и-игорь – сволочь! Ненавижу его.

Обогнув стол, подхожу к маме, обнимаю ее за плечи, смотрю в потолок, пока она щедро смачивает мою футболку слезами. Бог, если ты существуешь, дай мне сил не убить подонка.

– Я кредит взяла, хотела ремонт сделать, – добивает меня новой порцией откровений, – а он… там сто пятьдесят тысяч было, я в ужасе, сынок, мне плохо очень. Лучше не жить, чем в таких долгах. Как я их отдавать бу-у-уду?

Вот поэтому я и еду к ней постоянно, бросив все, потому что боюсь, что сделает с собой что-то. Как потом жить, зная, что ничего не сделал, не попытался успокоить или вразумить?

– В полицию нужно идти, – говорю твердо, хотя мать вряд ли сейчас готова думать и действовать рационально. – Сколько можно? Зачем ты каждый раз его прощаешь? Эти деньги ты брала, вы даже не в браке. Он ограбил тебя, ты разве этого не понимаешь? А телевизор? Вообще-то я его купил. И телефон тебе я подарил.

Я пытаюсь достучаться до нее, но это бесполезно. Пока она рыдает, осматриваю кухню и понимаю, что здесь тоже чего-то не хватает.

– А микроволновка где? Ножи цептеровские? Тоже он забрал?