Бранденбургские ворота

Линда уже пришла с завода. Она приготовила ужин, сварила крепкий кофе, старалась утешить мать. Фрида ужинать не стала, выпила лекарство и легла.

Проснулась среди ночи. Не зажигая света, чтобы не тревожить дочь, оделась и вышла на улицу. Пошла по безлюдному, притихшему, плохо освещенному городу в глубь его полуразрушенных кварталов.

Старые, покалеченные войной дома стояли словно огромные памятники на забытом кладбище. Из провалов пахло гарью, плесенью, гнилью. На эти запахи Фрида не обращала внимания, они стали ей привычны с той поры, когда она была «кламоттенфрау».

Но вдруг теплый ветер донес откуда-то слабый аромат цветущей липы. Сердце женщины больно сжалось, из глаз брызнули слезы. Это был аромат ее далекой молодости. Так же пахло липовым цветом, когда они с Вильгельмом гуляли в Трептове.

Асфальт на довоенном еще тротуаре был весь в трещинах и щербинах. Фрида споткнулась и едва не упала. Пришлось остановиться и присесть на замшелый подоконник. Она ничего не видела: слезы бежали по обветренным щекам, как жгучие ручейки, казалось, им не было конца.

Не только короткую молодость оплакивала Фрида — она прощалась с Вильгельмом, прощалась навсегда…

Фрида хорош знала мужа: вряд ли он полез в большую драку. А если и оказался случайно в общей потасовке, то за это строго не наказывают. Значит, Вильгельм хитрит: решил воспользоваться тем, что случилось в Берлине, и остаться насовсем в «Дрюбене». В этом весь он — гуляка и себялюбец Вильгельм.

А ведь подлая затея врагов республики провалилась. Народ не поддался им, немцы стали куда умнее. Они хотят мирно трудиться. И она, Фрида, живая частица своего народа. Она не отщепенка какая-нибудь, а полноценная гражданка рабоче-крестьянской республики.

Вильгельм думает, что поставил ее перед неизбежным выбором, что легче всего связать узлы и переехать в «Дрюбен». Там, мол, за Бранденбургскими воротами, такой же Берлин.

В том-то и дело, что не такой же! В этом, Восточном Берлине, одинокая Фрида выстояла в самое страшное время и спасла своих детей. Построила два больших дома на самом красивом, самом главном проспекте республики. Этот Берлин — ее Берлин. Фрида своими руками обновляет его, а он обновляет Фриду. Берлин становится другим городом, Фрида — совсем другим человеком.

Кем была она прежде? Безликая забитая хаусфрау. Кто знал ее? Соседки по дому и три лавочника, у которых она брала по мелочам в кредит.

А теперь Фрида полноценный человек. Она строитель. Если захочет — станет завтра бригадиром. И все будут относиться к ней еще уважительнее: «Гутен морген, фрау Кампе!», «Как дела, Фрида?», «Дети в порядке, бригадирша?»

Женщин-бригадиров на стройках прежней Германии никогда не было. И в окаянном «Дрюбене» ни за что не найти женщину, равноправную с мужчиной. Там в судьбе женщин ничего не изменилось после войны: как были они домохозяйки с тремя «K», так и остались. Если даже женщина — хозяйка пивной или лавочница, она все равно рабыня.

«Так что, бестолковый муженек, вовсе не три километра меж нами — целая эпоха! И потому выбор, перед которым ты меня поставил, — нетрудный выбор. Не променяю я своей судьбы даже на судьбу дрюбенской миллионерши! И с тобой в придачу не променяю!»

Последние слова Фрида произнесла вслух, громко и гордо. И своим голосом кого-то спугнула. Может быть, крыс, поселившихся в заброшенном доме.

Фрида крыс не боялась. Она поднялась с подоконника: пора возвращаться домой. Если бы не тревога за сына, она была бы, пожалуй, совсем спокойна. Но вспомнив о Вилли, женщина опять тяжко вздохнула. Надо спасти его, глупого, вытащить из омута. Теперь это стало еще труднее. Удастся ли?..

К вечеру 17 июня Бугров продиктовал в свою газету репортаж. Он писал его наскоро, карандашом, перепечатывать на машинке было некогда. Вряд ли это был лучший опус с точки зрения стиля, но не в стилистическом совершенстве заключалось главное. Куда важнее было правильно понять и точно сообщить о происшедшем в Берлине.

То, что смог написать Бугров сгоряча на пяти страничках, не давало, разумеется, полной картины. Многие факты и обстоятельства были ему в то время вообще неизвестны. Лишь спустя какое-то время узнал он, чем занимались 17 июня в Западном Берлине эмиссары руководителя американской разведки Аллена Даллеса, что поделывал ретивый Якоб Кайзер, министр правительства Аденауэра «по общегерманским вопросам», как действовали западные агенты, сумевшие пробраться в ГДР на высокие государственные и хозяйственные посты.

И все-таки, не опасаясь ошибки, он назвал случившееся «реакционным путчем, организованным извне и рассчитанным на поддержку сил прошлого изнутри».

Сунув заметки в папку, Бугров решил отправиться сначала в больницу к Вернеру, потом в представительство к Кондрату Тимофеичу, сверить с ними, людьми компетентными, свои оценки «дня икс».