Бранденбургские ворота

«На попытку контрреволюционного путча берлинские пролетарии ответили революционной мобилизацией. Формируются дружины. В них вошли лучшие люди, которым народ доверил боевое оружие. Этих враг не застанет врасплох».

«Красная повязка на рукаве — напоминание классовым врагам о тельманских отрядах «Рот-Фронта». Но теперь это не «бунтари» вне закона, а добровольцы народного государства. Рядом с дедом, отбившим в двадцатых годах черные сотни Каппа и Лютвица, в боевом ряду стоит его внук — рабочий парнишка из Трептова. Ему есть что защищать — свое будущее».

«Всякому видно теперь, что такое рабочая власть. Стоит человек у станка и делает свое полезное мирное дело. Но если враг посягает на его республику, рабочий возьмется за оружие — рядом со станком висит винтовка дружинника».

Все точнее выстраивается в голове план репортажа. Начало есть, а закончить репортаж можно словами старого берлинца, который, увидев на Унтер-ден-Линден марш заводских дружин в синих комбинезонах, сказал: «Это наши вооруженные депутаты!»

Написал и слегка усомнился: не слишком ли красиво? Излишняя красивость настораживает читателя. Не лучше ли будет, если закончить очерк попроще, примерно так…

Легкая тень легла на листок блокнота. Андрей поднял глаза. Линда! В васильковой блузе, с санитарной сумкой через плечо.

— Доброе утро! — Линда вся светится радостью. — Ты про что пишешь?

— Про вас. Про вашу дружину.

— А я читала про тебя в нашей молодежной газете. Как ты помог поймать наемного убийцу Тойча. Ты настоящий герой!

Андрей поморщился. «Удружила» молодежная газета. Если дойдет до Кыртикова, то боком выйдет ему это «геройство».

— За такой подвиг я должна тебя поцеловать!

— Нет, нет! Подожди! — взмолился Андрей. — Мы же тут у всех на виду.

— Ну и что? Награда герою.

— Между прочим, я интервью не давал. Как они узнали мою фамилию?

— Уж не знаю как, — ответила Линда. — Может быть, видел тебя кто-нибудь в Доме дружбы? А ты недоволен?

— Есть причина…

— Что такое? — миловидное лицо девушки померкло. — Тебе стало известно про моего отца? Я сама хотела тебе рассказать. Он решил остаться в «Дрюбене» насовсем, но к нам с мамой это не имеет никакого отношения. У нас свои убеждения. Плохо только, что Вилли пока еще с ним.

— Да, это плохо. Хуже, чем ты думаешь. Я сейчас тебе кое-что расскажу. Только ты не очень переживай… Стойкость и выдержка должны быть у тебя — ты же внучка Катрин Райнер.

— Да. И комсомолка.

Линда слушала напряженно. Такой серьезной Андрей ее еще не видел.

— И он… сам? Рольф?

— Да, сомнений почти нет.

— Но Вилли? Он сейчас там, с убийцами бабушки! Его же надо выручать!

— Из-за этого я все и рассказал тебе. Однако не знаю, что сейчас можно сделать. Наши поездки в Западный Берлин временно ограничены. Давай думать вместе, как выручить твоего брата.

— Я бесконечно благодарна тебе, Андрей. Ты такой друг… И я знаю — ты поможешь нам с мамой. Ты все можешь!

Крохотная птичка опустилась на ветку прямо над их головами. Тонким голоском вывела чистую трель: «Жить-жить!»

С поляны, где проходили учения, донеслась суровая команда:

— Штыки к бою! Коли! Прикладом бей!..

ГЛАВА XI

Ему надо доработать, переписать начисто репортаж, чтобы завтра утром пораньше передать его в редакцию. Прежде на это хватило бы часа, но теперь дело не клеится: мешают другие мысли. Что будет с ним и Линдой? Как предотвратить их расставание?

Телефон прозвенел часа на полтора раньше, чем обычно. Стенографистка Валечка, всегда веселая и разговорчивая, сухо сообщила:

— С вами будет говорить товарищ Балоболичев…

— Привет, Валечка! Почему ты сегодня такая официальная?

— Он сейчас подойдет, — добавила Валечка и умолкла.

«Что — уже?.. Сработал механизм системы Кыртикова?»

— Это Бугров на проводе? — раздался в трубке бас Балоболичева.

— Бугров. Доброе утро!

— Есть решение об окончании вашей загранкомандировки. Вам надлежит прибыть в Москву в трехдневный срок.

— Почему такая срочность?

— Козлов уже выехал вам на смену. Готовьтесь сдать дела.

— Хорошо.

«Ну, вот и все! — подумал Андрей, кладя телефонную трубку на рычаг. — И никаких мучительных дилемм».

Но это чувство сменилось другим — острой болью от незаслуженной обиды.