Бранденбургские ворота

Потом выяснилось, что заночевали они на краю разрушенной деревни Обгучино. На рассвете подошла с востока наша свежая стрелковая дивизия, с марша крепко ударила по немцам, засевшим в лесу, стала «затягивать мешок». Впереди, в лесах и болотах, завязался клочковатый бой. Десятка три фашистов шарахнулись в сторону разбитой избы, где успели окопаться бойцы Бугрова. Первый натиск они отбили дельно. Но наступавшие немцы поняли, что силы русских в этом месте невелики, прорваться вполне можно. Подождали других, поднакопились в лесу и, растянув цепи пошире, пошли опять. Их было около полусотни. Продвигались без страха, густо поливая на ходу из автоматов и бросая гранаты, насаженные на длинные деревянные ручки. Возле избы началась рукопашная.

Последней очередью из ППШ Бугров срезал двоих, но третьего не успел — рослый широкий немец прыгнул в окопчик, ударил Андрея по каске коваными башмаками, оглушил…

Придя в себя после короткого нокдауна, Андрей увидел рядом перекошенную морду убийцы, его корявые пальцы подбирались к шее.

«И это — все? Ну нет!»

Нога нашла упор в стенке окопчика, он натужно перевалил тяжелого врага на бок и сразу, с поворота, остервенело ткнул кулаком под каску. Удар был хорош. Еще! Еще!

Выскочив из окопчика, Бугров увидел: прорвавшиеся немцы бегут не только по краям, но и по центру. Они прыгают через пустую траншею — в том месте, где еще недавно бил из ручного пулемета Сашка Безвинный. Его не видно, но пулемет в руках у старшины Петлая. Тот стоит под ветлой, прислонившись плечом к стволу, и лупит по убегающим немцам.

— Добивай! — бешено заорал Бугров. — Чтоб ни один не ушел!

Он бежал к старшине скачками, на ходу вытягивая из кобуры пистолет. И вдруг…

«Откуда он взялся?!»

В трех шагах возник худой небольшой немец с офицерскими погонами. Лицо белое, как из гипса. В замахнувшейся руке граната. Кольцо сдернуто.

«Ну, теперь-то все!.. Это уж точно…»

Глаза у немца были такие же белесые, как и звездочки на его погонах, в глазах безумие…

«Ну?! Все?!»

Слабая рука с гранатой опустилась к белому лицу. Фукнуло, шибануло воздухом…

Что-то острое вонзилось в плечо Андрея. Но это пустяковина! Он жив!

Сероватый прозрачный дымок улетучился. Безголовая фигура с забрызганными кровью погонами стояла, покачиваясь, и вдруг рухнула в ноги Бугрову.

Обтесали саперными лопатками глубокую воронку от вчерашнего снаряда. Застелили ее глинистое дно пахучими еловыми ветками. Одного за другим бережно уложили убитых товарищей. Их было больше, чем уцелевших.

Сверху покрыли застывшие тела трофейными плащ-палатками. Бросили по горсти земли. Стали закапывать. Легкий брезент обтянулся. Можно было угадать могучего Сашку Безвинного и низенького мансийца Ювана. В живом строю они никогда не стояли рядом…

Пошел песок вперемежку с сероватой глиной, потом сухая подзолистая землица. Сверху обложили холмик плодородной почвой с огорода и свежим нарубленным дерном. Полили травку из котелков — пусть не вянет, пусть всегда зеленеет. Всегда!

В головах поставили столбик от бывшего крестьянского крыльца, похожий на обычную воинскую пирамидку, прибили к нему дощечку. На дощечке написал Бугров чернильным карандашом фамилии, имена, даты рождения и смерти. А сверху номер полевой почты: солдатский адрес.

Трижды грохнули из карабинов в синее небо.

Шофер Чаладзе взялся чинить побитую машину, остальные пятеро пошли к заросшему пруду, оказавшемуся рядом в зарослях ольховника — помыться, перевязать раны.

Андрей захватил с собой полевую сумку немецкого офицерика, хотя не думал найти в ней что-нибудь путное. Обнаружил погнутый транспортир, поржавевший циркуль, пару красно-синих карандашей и поцарапанный компас, такой же почти, как у него самого. Но тактическая карта была у немца получше, чем у Бугрова, — посвежее и поточнее.

По такой можно без труда выбраться к своим.

А еще в сумке было последнее письмо от матери. Оказывается, покойный Альфред был единственным сыном у матери и женихом некой девушки по имени Ханне-Лоре. «Кончится война, — писала мать, — вернешься домой и женишься на Ханне-Лоре. Ее отец обещает оставить тебе нотариальную контору. И тогда заживете вы с ней in Hülle und Fülle»[18].

Бугров невесело усмехнулся: «Война для Альфреда кончилась, Hülle und Fülle не состоялось… Почему, однако, этот кандидат в нотариусы убил себя? Почему не взорвал меня — своего врага? Может быть, не мог… убить человека? Зато тот, другой, едва не придушил меня. А ведь наверняка работяга, собрат по классу — пальцы жесткие, мозолистые. Да и я его не обласкал, немецкого пролетария…»

Мимо погнали пленных. Было их сотни три. Слева и справа от колонны шагали молоденькие конвоиры в новом обмундировании, с чистыми еще погонами, в черных, словно чулочки, обмотках.

Старшина Петлай — жилистый, с волосатой грудью, с забинтованной по локоть рукой — выскочил из пруда. Ухватил чей-то автомат, висевший на суку, и, как был нагишом, помчался к колонне.

— А-а, — ревел он. — Сейчас я вам… мать вашу! Разнесу!

— Отставить! — закричал Бугров вслед. — Стой! Стой, говорю!