Бранденбургские ворота

Пожилые вздыхали о том, что никак нельзя этакую благодать отправить домой, ребятишкам. У них там, поди, сладкого вовсе нет. В городах каждый пайковый кусочек сахару делят в семье по крупинкам, а в деревнях, как в старину, лесной ягодой пробавляются…

Бугров отсылает матери все деньги, которые получает по офицерскому аттестату, но душа его неспокойна. Что теперь деньги? Солдаты, побывавшие по ранению дома, рассказывали, что некоторые талоны в карточках раньше не «отоваривали», потому как не хватало запасов на складах. Теперь стало получше: талоны не пропадают, разве что иной раз заменяют одни продукты другими.

Все бы ничего, жила бы мама в Москве не хуже других, но пошатнулось у нее здоровье, сильно пошатнулось. Она, конечно, скрывает, ни разу не жаловалась в своих письмах, но Андрей догадывается. Что он может сделать, как помочь ей, находясь на фронте? Только чаще писать, обнадеживать своим возвращением, а себя утешать мыслью, что сейчас миллионы матерей в таком положении.

Об отце мама ничего не знает, иначе она обязательно написала бы Андрею. Она еще надеется, конечно, будет ждать отца, покуда жива. А его, наверное, давно нет в живых…

ГЛАВА V

К Берлину подходили с запада. Взяли с ходу небольшой городок Бранденбург, в честь которого были названы Бранденбургские ворота, обращенные в его сторону. Для Бугрова этот городок оказался памятным потому, что в нем состоялась наконец встреча с «Германией Тельмана».

А дело было так. Одна из «тридцатьчетверок» угодила в тюремный двор. Стрелок-радист остался в башне за пулеметом, а два других танкиста побежали к центральному корпусу. Дали для порядка очередь из автомата, убедились что стражников нет, и открыли ближайшую камеру, взорвав замок ручной гранатой.

— Давай! — крикнули освобожденным немцам. — Свобода пришла!

Тюрьма загудела: здесь-то русских ждали давно. Это была политическая тюрьма, где находились видные деятели КПГ[25]. Огороженный с четырех сторон небольшой двор заполнился исхудалыми людьми в истертых серых робах. Они окружили танк, обнимали советских воинов, по очереди жали им руки, плакали, как малые дети, и целовали запыленную пятиконечную звезду на башне.

Потом туда же водрузили подобие красного флага, и начался стихийный митинг, на котором держать речь хотели все. Первое слово, однако, предоставили русскому майору. Бывалый вояка смутился — он никогда в жизни не ораторствовал, да и обстановка не та: Берлин еще не взят, их танковая бригада на марше. Но его уже подняли на танк, на него смотрели, как на представителя Страны Советов, которая принесла Европе свободу.

Танкист снял шлем, утер пот со лба и сказал не очень громко только одно слово: «Товарищи!» Его услышали самые дальние в толпе и поняли даже те, кто совсем не знал русского языка. Все, как один, в ответ запели «Интернационал».

Впрочем, не все. Один молодой политзаключенный при всем желании не мог петь в тот момент.

…Товарищи по партии, уходившие на казнь, наставляли молодых, в их числе и его, Вернера Бауэра: кто доживет до прихода Советской Армии, должен с первых минут всемерно помогать ей. Вернер Бауэр так и поступил. Когда его выпустили из камеры, он побежал к флигелю, где сидели уголовники. Опасных бандитов, налетчиков и убийц выпускать нельзя. Они могут навредить и Советской Армии, и немецкому населению.

Находившийся неподалеку русский танкист не понял действий Вернера. Увидев, как молодой немец втолкнул узника обратно в камеру и запер за ним дверь, сержант огрел Вернера по голове рукояткой пистолета. Парень упал в коридоре. Мимо него с улюлюканьем, свистом и хохотом бежали выпущенные уголовники.

Когда Вернер, пошатываясь и прижимая ко лбу окровавленную тряпку, выбрался во двор, митинг уже закончился. Его участники покидали тюрьму, расходились по улицам Бранденбурга, направляясь к своим городам и селениям или к Берлину, чтобы там помочь Советской Армии в тяжелых уличных боях.

Вернер вышел за тюремные ворота и пошел на шум советских машин, к центру Бранденбурга. Увидев колонну грузовиков, остановился на тротуаре и стал приветливо махать рукой молодым солдатам, сидевшим в открытых кузовах с карабинами и автоматами в руках.

Одна из машин вырулила в сторону и остановилась. Из нее выскочил рослый, спортивного вида офицер и бросился к Вернеру, словно к старому знакомому. Наверное, догадался, кто этот немец в полосатой тюремной одежде. Вернер, чтобы не осталось никаких сомнений, поднял сжатый кулак к правому виску:

— Rot Front, Genosse!

— Rot Front! — радостно ответил русский офицер. — Ich grüße dich, Genosse! Und gratuliere zu unserem Sieg!

— Ich auch! Ist schon Krieg zu Ende?

— Noch nicht. Aber wir fahren nach Berlin!

— Ich fahre mit![26] — решительно сказал Вернер.

Бугров открыл дверцу кабины и помог немцу взобраться на сиденье:

— Bist du verwundet?

— Halb so schlimm… Ich muss kämpfen![27]

Колонна пошла дальше — на Берлин. У них еще было достаточно времени получше познакомиться друг с другом:

— Schulter an Schulter! — сказал Вернер, дружески касаясь плечом русского офицера.