Бранденбургские ворота

Может быть, и в самом деле бросить к чертовой бабушке МГИМО и догонять Шуренка?

Весь институт взбудоражило «персональное дело» студента Кирпичева.

До того Юрка Кирпичев ничем особо не выделялся. Воевать ему не довелось, но пришел он в МГИМО не со школьной скамьи — успел поработать около года в шахте навалоотбойщиком. Учился прилично, вел себя правильно, так что на втором курсе его даже выбрали в курсовое профбюро. Но вскоре после этого угораздило его жениться на столичной маникюрше по имени Леокадия. Тут, как говорится, и таилась погибель его.

Леокадия по-своему любила Юрку. И почему бы ей его не любить, ежели он парень симпатичный, энергичный и к тому же «перспективный»? Однако после того, как Юрка перебрался из общежития в ее комнату, она начала обнаруживать такие стороны характера, что даже неприхотливого Юрку привела в растерянность. Две первые его стипендии — в придачу к собственной зарплате Леокадия угрохала на новое крепдешиновое платье и туфли-лодочки. Юрка этот номер вытерпел, попросил только свою благоверную не расходовать впредь все до копейки на шмотки. Оставлять хотя бы маленько на харчи.

Два месяца брал Юрка в студенческой столовке черняшку и чай, экономил даже на куреве. Молчал, не попрекал легкомысленную супругу. Но когда Леокадия промотала и третью стипендию вместе со своей зарплатой, терпение у парня лопнуло. Обложил он суженую по-шахтерски и ушел жить к ребятам в общежитие.

Втайне Кирпичев надеялся, что Леокадия очухается, раскается и больше никогда не станет вытворять подобные штуки. Тогда он, разумеется, вернется к жене. Но не тут-то было. Леокадия выкинула новое коленце, похлеще. Взяла и наглоталась каких-то порошков — изобразила перед соседями самоубийство!

В больнице ее прополоскали, поставили на ноги, но, естественно, выдали затребованную справку об отравлении. С ней она и явилась в институтский комитет комсомола. «Разоблачила» Юрку и потребовала немедленно «вернуть мужа законной жене»!

Логики в ее заявлении было маловато, но материала для «персоналки», как посчитали некоторые, оказалось вполне достаточно. Было объявлено общее институтское собрание.

Бугров на собрании выступил коротко, не стал морализировать, а предложил простое решение: пусть Кирпичев и Леокадия встретятся и сами договорятся меж собой, как им быть дальше. Решать такие вопросы на общем собрании вряд ли удобно.

Инициаторов «воспитательного мероприятия» возмутило выступление Андрея, причем особенно старался Гошка Поздняков. Он обрушился на «кирпичевщину» и на тех, кто по своей политической слепоте не только оправдывает ее, но и пытается оказать ей поддержку.

— МГИМО, — трубил Поздняков, — учебное заведение особого типа, которое не может мириться даже крохотным пятнышком на своем знамени. Не потерпит оно и гнилого мелкобуржуазного либерализма.

Говорил Поздняков умно, уверенно, однако некоторые из сидящих в зале хорошо знали, что из себя представляет оратор на самом деле. Но все молчали. Чтобы выступить на таком собрании, нужны доказательства, а ими никто из ребят не располагал. Вот если бы поднялась одна из облапошенных Гошкой девиц и рассказала про его «моральный облик»… Но кто ж захочет испить публично горькую чашу позора?

Бугров катал желваки под скулами. Ему вспомнилось довоенное собрание в школьном физкультурном зале. Тогда Гошка только начинал, был неловок, не уверен в себе, простоват. С тех пор он много набрал, подрос, подразвился, от застенчивости не осталось и следа. Он обрел голос, манеры не просто образованного человека, а начинающего  д е я т е л я.

Но и Андрей Бугров уже не тот наивный, обиженный мальчик в вельветовой курточке. Теперь он будет драться иначе, умнее и результативнее — как дрался в конце войны. Сегодня Юрку Кирпичева защитить невозможно. Парня из института исключат, будет принята резолюция с широкими обобщениями и радикальными выводами. Но потом эту резолюцию можно будет обратить против «зеленошляпников». И против самого Гошки Позднякова.

А Юрка не пропадет, как не пропал в свое время Андрей Бугров, он — рабочая кость. Кирпичев получил письмо со своей родной шахты: там его примут, дадут хорошее рабочее место, помогут устроиться на учебу. Будет Юрка толковым инженером, может быть, со временем и начальником шахты, у него задатки для этого подходящие. Но сегодня ему плохо. Сегодня и Андрею обидно за то, что Юрка уйдет, а Гошка останется.

Андрею вдруг захотелось повидать приятелей в цехе, навестить Палверьяныча, а заодно узнать у девчат в химлаборатории, не слышно ли что о Шуренке? Может быть, написала кому-нибудь письмецо, сообщила, где находится, как устроилась и вообще про свое житье-бытье?

Визит в лабораторию ничего приятного не принес. Языкастые девчонки стали подначивать студента, намекать на то, что сам, мол, виноват — не смог удержать возле себя красивую подружку.

— Не судьба! — отшучивался Андрей. — Нашла, видно, Шурочка то, что искала. Потому и не пишет ни вам, ни мне.