Бранислав Нушич

Это письмо впервые раскрывает перед нами Нушича, которого мы до сих пор знали мало. Человека, глубоко задумавшегося над смыслом собственного творчества и способного на большие теоретические обобщения. Правда, приходится делать скидку на уязвленное самолюбие.

Ага (так было подписано письмо) благодарил дочь за участие и признавался:

«Не хочу скрывать от тебя, что это невнимание, это игнорирование современниками моего труда показалось мне тяжким оскорблением и вызвало глубокую боль. От друзей я эту боль скрываю и даже весело смеюсь — арлекин должен смеяться и с кровоточащим сердцем, — но испытываю большую потребность в сострадании близких и в дружеской поддержке. И то и другое в твоем письме есть».

Нет, он ничего не имеет против тех, кого избрали в Академию, и даже упрекает дочь, очевидно, сказавшую несколько ядовитых слов по их поводу. Ага не знает, что друзья настояли на том, чтобы его имя даже не упоминалось в числе кандидатов, и ему кажется это совершеннейшим неуважением. Одно из двух — или его творчество не заслуживает высокой оценки, или Академия неспособна давать какие-либо оценки. Что ж, он попробует разобраться…

Или — или. Первое — его творчество не заслуживает высокой оценки. И Нушич разражается яростной филиппикой против самого себя — он отлично помнит все горькие слова, сказанные критикой в его адрес.

«…Прежде всего, я много и быстро писал, а следовательно, писал поверхностно и даже неряшливо. Юмор у меня легкий, а порой и дешевый, иногда я не брезгаю и порнографией. Для сатирика я неглубок; я не макаю перо в кровь, которая каплет из общественных ран, я не вижу людских пороков и не хлещу их жестоко кнутом. А если я иной раз в своих произведениях и приближаюсь к той или иной проблеме (в драме), то у меня не оказывается ни препараторских, ни аналитических способностей, чтобы подойти к явлению всесторонне, понять суть его, и тогда из-за трудностей я срезаю углы, останавливаясь лишь на внешней стороне явления, на положении, интриге, анекдоте, бью на эффект, нахожу решения технические, но не психологические. Из комедий я выбираю самый легкий их род, комедию нравов, избегая, сторонясь комедии характеров, а посему мои комедии не обещают надолго сохранить свое значение. И вообще, в литературе я не представляю собой большой, выдающейся фигуры, требующей отдельного пьедестала, чтобы выделиться среди множества тех, кто заполняет пробелы между этапами в литературе.

Вот так! Разве я был недостаточно смел, обвиняя себя, разве я не излил столько желчи, сколько ее могло излить только чужое перо, и разве, наконец, совершая харакири, я не получил права защищаться?»

Легче всего было сравнить, что сделал за свою жизнь Нушич, а что — любой из академиков литераторов. Но это было бы несолидно. Важно разобраться, чем он заслужил неуважительное отношение. И в нем ли самом дело?

«Моя трагедия заключается главным образом в том, что я юморист. Во все времена и у всех народов юмористы расплачивались за сладость своих успехов горечью недооценки».

Он ссылается на слова Тристана Бернара, французского юмориста: «Я больше ценю суд публики, чем суд критики, так как юмористы не стремятся удивлять, а хотят любви общества».