Бранислав Нушич

В сербском театре директор — это монарх, властитель со всеми прерогативами абсолютной власти. Но Нушич — монарх просвещенный. Он может казнить или миловать и предпочитает миловать. Он превосходно понимает актеров. Чтобы сыграть одну роль, нужны такие усилия, такой темперамент, столько нервов! И за эту роль еще надо бороться. Нушича не тяготила вечно грозовая закулисная атмосфера.

— Все это естественная и понятная борьба за самоутверждение художника, — говорит он.

Однако оговоров и интриг не любил. Вот приходит к нему актер и начинает издалека искусно критиковать своего конкурента на роль. Нушич протягивает ему чистый лист бумаги.

— Вы напишите, дорогой, напишите все по порядку, а я рассмотрю…

Но одно дело постараться уронить конкурента в глазах директора, а другое — охаивать его официально. И тем не менее один из двух обойденных в конце концов закатывает сцену, с пафосом говорит о своей популярности у театральной публики и протягивает заявление об уходе.

Директор вызывает секретаря.

— Зарегистрируйте.

Через два дня актер снова входит в кабинет.

— Знаете…

— Знаю, знаю, дорогой, — снисходительно говорит директор.

Он понимает, что у актеров детская психология, что издержки их профессии накладывают свою печать.

— Вы напишете книгу — она остается, какой бы ни была. Или создадите картину, статую, композицию… А что остается от творчества актера, даже самого замечательного, после того как опустится занавес? Впечатление? Впечатление, дорогой мой, остается лишь до тех пор, пока вас не сморит сон.

Наверное, Нушич был прав. Говорят, туземцы на Огненной Земле превосходно рисуют пингвинов… пальцем в воздухе. Гениальность актера тоже повисает в воздухе. Даже новейшие технические средства не могут запечатлеть великих театральных побед. Ибо исключается публика, настроение зала.

При распределении ролей директор особенно осторожен. Он превосходно знает тексты всех пьес репертуара, очень много и быстро читает. Читает на добром десятке языков, изученных на дипломатической службе и в эмиграции. Со времени его пребывания на посту начальника отдела искусств сохранились короткие аннотации, которые он сделал собственной рукой на каждую из прочитанных им за короткий период ста пятидесяти французских пьес.

Репертуар… Сколько с ним мороки! Какие страсти пробуждаются при той или иной постановке! Всем не угодишь.

В одной из статей, посвященных деятельности Нушича в Сараеве, мы читаем: «Большая и сильная еврейская буржуазия, как главный контингент посетителей театра, хотела смотреть венско-будапештскую оперетту и французские бульварные пьесы. Местное мусульманское население требовало постановки пьес по мотивам боснийско-герцеговинского фольклора. А интересы остальной публики поделились между этими двумя направлениями».

Нушич пытается угодить всем, и поэтому дело его заранее обречено на неудачу. А под угрозой была сама национальная основа, народность искусства. Надо было твердо решать, на чьей ты стороне.

Австрийская оккупация оставила Боснии и Герцеговине в наследство сплоченную еврейскую колонию, при помощи венских банкиров прибравшую к рукам большую часть торговли и фабричной промышленности. Финци, Кабильо, Саломоны старались влиять и на культурную жизнь боснийской столицы. Оперетта в театре возникла еще до приезда Нушича при финансовой поддержке богача Финци. Космополитическая по своей природе, эта прослойка не желала вдаваться в тонкости сербского языка, не понимала народного юмора и вообще считала всякое проявление национального духа в искусстве скучной чепухой.

В Боснии и Герцеговине только что закончившаяся победой освободительная борьба выдвинула молодую национальную интеллигенцию, горячо ратовавшую за возрождение собственного, народного искусства, загнанного во время оккупации в подполье. Младо-боснийцы, и бывшие террористы в том числе, были не из тех людей, которые легко уступают свои позиции. Вчерашние гимназисты и студенты выросли в активных деятелей, часто совмещавших занятия политикой с литературой. Да и в самой еврейской общине в те времена не было единства. Такие писатели-евреи, как Исаак Самоковля и Михаил Мирон, писавшие о еврейской бедноте, эксплуатируемой и забитой собственной буржуазией, предпочитали общество мятущейся, горячей боснийской молодежи обществу своих богатых единоверцев. Шаблонные мнения сильных мира сего, их симпатии и антипатии высказывались так единодушно, словно бы определялись беспрекословным подчинением чьим-то приказам.

Громадное здание синагоги, почти примыкавшее к театру, слишком бросалось в глаза, чтобы можно было игнорировать мнение богатых и щеголеватых людей, с одинаковым усердием посещавших и храм искусства.