Браслет из города ацтеков

– Анна, что ты себе позволяешь? – голос Геннадия дрожал от ярости. – Я понимаю твое недовольство и нежелание мириться с разводом, но ты перешла за рамки?

– Что случилось?

Орхидеи отходили от переезда. Анна еще раз внимательно осматривала стебли и листья, убеждаясь в отсутствии повреждений и паразитов.

Цветы были чудесны.

– Она еще спрашивает, что случилось? Ты не знаешь?!

– Я не знаю, Гена.

Белые крылья фаленопсисов чуть поблекли. Орхидеи – чуткие растения.

– Все будет хорошо, – пообещала Анна, проводя по лепесткам мизинцем.

– Она не знает! – Геннадий громко выругался. Он всегда был несдержан, но теперь у Анны нет нужды притворяться, что она понимает причины подобного поведения. – Меня вызывал Переславин!

От удивления Анна едва не выронила широкую фарфоровую вазу, которую надеялась использовать в качестве вазона.

– Зачем?

– Затем, что ему стало интересно, почему это мы разводимся и не собираюсь ли я передумать.

Господи, следовало ожидать, что Переславин с его самоуверенностью и желанием контролировать всех и вся полезет в Аннину жизнь.

– Так вот, драгоценнейшая моя. Я не собираюсь передумывать! Я люблю Лилю! У нас будет ребенок! Слышишь, ты? У нас будет ребенок!

Анна слышала. Она не плакала, просто смотрела на цветы и думала: как вышло так, что этого человека она назвала мужем? И почему так долго терпела его рядом с собой, пытаясь приспособиться к его жизни и его правилам?

Орхидеи не знали ответа.

Когда Геннадий, наоравшись вдосталь, отключился, Анна решительно набрала номер, виденный лишь однажды, но по прихоти разума прочно запавший в память.

– Эдгар? Это Анна.

– Да, – сухое подтверждение и раздраженный тон. Но Анна сегодня тоже раздражена.

– Мне только что звонил мой супруг…

– Бывший.

– Пока нет.

– В скором времени бывший, – поправился Переславин. – Я узнал. Он настроен развестись.

– Спасибо, я и без вас знала.

– Сердишься? У тебя голос глубже становится, когда ты сердишься. И мы вроде перестали друг другу выкать.

– Я и без вас знала, что его намерения серьезны.

– А я не знал. Я должен был убедиться, что этот хрен не пойдет на попятную. Я не люблю неожиданностей, Аннушка.

Личики цветов повернулись к Анне. Они смотрели с удивлением и будто бы ждали чего-то, что всенепременно должно было случиться.

– Чего вам от меня надо? Скажите, пожалуйста, и отстаньте!

– Ты. От тебя мне нужна ты. Так понятно? Во сколько ты заканчиваешь работу?

– Эдгар, послушай, пожалуйста, я…

– Послезавтра похороны. Ты сама говорила, что мне надо костюм выбрать. А я не умею выбирать костюмы. Я вообще ни черта не соображаю во всех этих примочках. Секретарша занималась обычно. Или подружки случайные. Только этот костюм – на похороны. Я в нем с Анечкой прощаться буду. И я не хочу, чтобы кто-то левый имел к ним… ко мне отношение. Сечешь?

– А я, выходит, не левая?

– Ты – моя. Просто пока еще время неподходящее.

Орхидеи согласились. Зима – тяжелое время для тех, кто любит солнце.

Следующий звонок был на рабочий телефон, и Анна, сняв трубку, произнесла положенное:

– Добрый день. Бюро ритуальных услуг «Харон».

– Добрый, – голос в трубке был тускл и невыразителен. – Девушка, подскажите, когда похороны Анны Переславиной? Я друг ее. Я вот услышал и… с ее отцом сложно разговаривать, но мне бы хотелось попрощаться. Это было бы правильно. Это было бы правильно…

Говоривший убеждал сам себя.

– Послезавтра, – тихо ответила Анна, чувствуя, как леденеет позвоночник. – Два. Богуцкое кладбище.

Она говорила, осознавая, что не желает выдавать информацию, пусть даже в сказанном не было ничего секретного. Но голос гипнотизировал, в позвоночник Анны точно спицу ледяную вонзили, и теперь двигали ею, заставляя шевелить губами.

– Спасибо, девушка.

Он отключился. И Анна повесила трубку. Руки дрожали. Но стоит ли рассказывать об этом звонке? Нет. Сочтут глупостью, блажью бабьей, Анну же – истеричкой.

Лед таял. Дрожь проходила. Уверенность в том, что в звонке не было ничего предосудительного, крепла.

Вась-Вася собирался ехать к Дашке, объясняться, но звонок Московцева заставил изменить маршрут. Честно говоря, Вась-Вася был даже рад. Не любил он объяснений и вообще не знал, как объяснить то, что чувствует, а Дашка всенепременно станет докапываться, потом ударится в обиду и слезы, и будет права.

Не стоило ее обижать.

И невозможно было не обидеть.

Лизавета обжилась в доме, как будто никуда не исчезала, она вдруг стала прежней, разве что чуть более молчаливой и замкнутой. Она не рассказывала о том, как жила, и Вась-Васе не задавала вопросов. Восстановив статус-кво прежнего существования, Лизавета принялась приводить квартиру в порядок.

И это тоже было правильно.

Ее присутствие согревало, но вместе с тем росла и вина перед Дашкой.

Вась-Вася поговорил бы, он же собирался, хотя и до последнего откладывал неприятную беседу, но Дашка явилась в гости и все испортила. Теперь точно без скандала не обойтись.