Брат

– Давайте.

– Нарзанчику запить? К кофе шоколадку?

– Пожалуй… Только я горький шоколад люблю.

– Сделаем, – пообещал официант и развоплотился.

Пока не унесли меню, прикинул, на сколько я назаказывал. Мясное ассорти по девяносто пять копеек порция, колбаса сервелат – сорок, шашлык из баранины – рубль девятнадцать. Вместе два пятьдесят четыре, умножаем на пять. Десять пирожных по двадцать шесть копеек. Коньяк принесут пять звёздочек, сто грамм стоит два шестьдесят. Кофе по-восточному – двадцать пять копеек. Нарзан – тринадцать. «Прима» – двадцать восемь за две пачки, шоколад «Рот-Фронт» – рубль девяносто две. Всего чуть больше двадцати рублей, с чаевыми – двадцать два. «Герцеговина» полтинник стоит, надо дать рубль. Ещё упаковать на вынос… То есть отдам четвертной.

Кормили вкусно. Оркестр играл спокойно, без надрыва. Певица исполняла песни из репертуара тридцатых годов. Папироса и та мне понравилась с кофе, под коньячок, хотя смолил я не в затяг. Официант вместе со счётом принёс перевязанный бумажный пакет с заказанным и отдельно упакованный пакет с шашлыком, причём пояснил:

– Шашлычок в баночку положили.

Двадцатипятирублёвку он принял с достоинством, но сразу шепнул:

– Есть французский коньяк КВ «Мартель», по меню двадцать пять рублей стоит.

– Тогда уж по-скоренькому организуйте к нему сладенького закусить.

– Слушаюсь! – по-военному отрапортовал халдей, пряча новый четвертной с десяткой.

Вернулся почти сразу, с очередным пакетом и сеткой-авоськой, куда он лично сложил все мои пакеты. Проходя мимо оркестра, я положил на пюпитр ещё десятку, за что был удостоен улыбки и благодарного кивка. Хорошо посидел, расслабился.

В коммуналке раздал всем, включая малыша и маму Розы, надо бы запомнить их имена, по ресторанному пирожному. В принципе, обычный обсыпной эклер с шоколадным кремом. Соседки очень благодарили, а Гриша себе не оставил, передарил мелкому, хотя Розой было сказано: «Ему нельзя столько! Диатез опять начнётся от сладкого!» По пачке «Примы» досталось приятелям, шашлык разъели влюблённые на двоих, а закуски отошли в качестве гостинца Светиной маме. Не знаю, кто больше из ребят мне благодарен был. Наверное, всё-таки Лёша, пусть будущая тёща сразу увидит, какие у него замечательные товарищи. Дальше всё пошло по обычному сценарию, вместе убрались, помыли посуду, и ребята поехали домой.

После их отъезда я взял, да и заново упаковал купленные вещи, решил пока отвезти их домой. Здесь даже нет места новую рубашку погладить.

Импортные вещи в рюкзак, а на себя надел старую куртку, в которой к посольству ходил, под неё школьный костюм, на голову беретку, и поехал на вокзал. В принципе, мне всё едино какой, лишь бы были автоматические камеры хранения, но когда мы с Сашком провожали Веру, я там кое-что приметил на Курском. Приехал туда, хоть и праздник, однако народу много. Ячейка одна из первых в длинном ряду, записал её номер, не касаясь, вытряхнул туда конверт. Пятнадцать копеек кидаю в прорезь и устанавливаю код А327 – дата вручения первого письма. Захлопываю дверцу.

Опускаю две копейки в телефон автомат. Голос с лёгким акцентом:

– Аллоу.

– Я по поводу кубинской балалайки.

– Что вас интересует? – чувствуется, голосу слегка надоело отвечать на глупые вопросы.

– Сколько пушек нашли?

– Четыре! – интонации отвечающего резко поменялись.

– Курский вокзал, подземный уровень. Автоматические камеры хранения. Первая секция от входа, последние две цифры ячейки – двадцать четыре. Код на открытие – А3 и день получения первого письма. У вас два часа начиная с текущей минуты.

Кладу трубку и отхожу в сторону. После меня к автомату подходит человек и начинает звонить. За пятнадцать минут телефоном воспользовались четверо, и я ушёл уверенный, что даже если и начнут снимать отпечатки пальцев с трубки, мои будут захватаны многими другими руками. Пристроился на лавочке среди пассажиров, пусть издалека, но ячейку видно. Запыхавшийся человек почти прибежал через час двадцать после звонка. Мужик, лет около тридцати, тёмные волосы, густой загар, чёрные усы. Больших подробностей разглядеть не удалось. После его ухода просидел ещё минут пятнадцать и ушёл только после объявления о подаче какого-то поезда.

Яна

Стоило мне застелить байковым одеялом стол, приготовить тряпочку для глажки, достать утюг, как в дверь кто-то позвонил. Пошёл открывать. Там стоит Яна и с порога заявляет:

– Только не приставай!

– Не буду, – соглашаюсь я.

– Я не могу сейчас идти домой. Мне надо вымыться и поплакать. Можно?

– Заходи.

Девчонка, не глядя на меня, заходит и, ни слова не говоря, запирается в ванной. Что-то с ней случилось. Слышу шум воды, достаю своё самое большое и пушистое банное полотенце. Халата у меня нет, а мама увезла свои вещи. То есть, может, что-то и осталось, но не буду же я шарить по её ящикам. Взял свой чистый, почти новый тренировочный костюм, тёмно-синенький такой, из тонкой тряпочки. Пододвинул к двери ванной табуретку, сложил на неё шмотки.