Брат и сестра

Ярослав ждал четверга: придет ли Зоя вечером в школу? Или она больше не станет ему помогать, а с Симоновым условится отдельно? Правда, Ярослав уже вместе со всеми посадил в саду деревце, и это было похоже на то, как если бы они все вместе, разом, соединили свои руки в крепком рукопожатии. Но, может быть, Зоя опять не посчитала его тогда за одушевленный предмет и просто не заметила в саду?

Диктант состоялся, Зоя пришла в четверг, как обычно, в девять вечера. Ярослав не сделал ни одной ошибки и только лишнюю запятую поставил. Лучше на этот раз написал и Симонов.

Зоя продолжала заниматься с ними каждую неделю. Но ведь это доказывало только то, что она всегда относится добросовестно к комсомольским поручениям… После собрания и после завершения работы в саду теперь вообще все в классе стали по-другому смотреть на свои обязанности. Не было еще случая, чтобы кто-нибудь отказался заниматься с отстающими, и разработанный Зоей вместе с Лизой Пчельниковой план прикрепления сильных учеников к тем, у кого есть двойки или тройки, строго выполнялся.

Даже Люся не уклонилась от поручения и сумела организовать беседу о выборе профессии. Но Зоя не смогла уговорить Ивана Алексеевича побеседовать с классом о режиме дня. «Я давно уже всем надоел! — сказал он. — А вопрос очень серьезный. Нужно найти свежего человека». Он посоветовал Зое обратиться в комсомольский комитет подшефного завода. Получилось удачно: завод прислал комсомольца-слесаря. Очень подвижный и такого же небольшого роста, как Димочка Кутырин, но с крупными, ухватистыми кистями рук, комсомолец рассказал совершенно запросто, как если бы он беседовал со своим лучшим другом, о том, как он распределяет время и у станка, и у себя дома, почему у него такие высокие показатели на заводе и остается время для того, чтобы дома читать художественную литературу и, кроме того, заниматься в кружке по изучению истории партии.

К этой беседе Димочка Кутырин сделал яркий плакат-афишу «Минута час бережет!».

Общий подъем в классе быстро дал результаты. Исправила свою тройку по математике на четверку и Косачева, с ней занимался Ярослав, выполняя поручение Зои.

Однако поговорить с Зоей, как хотел он — с полной откровенностью, до сих пор так и не удалось. Не получалось! После диктанта она быстро уходила. Бесследно исчезли те хорошие минуты, когда, бывало, после занятий можно попросту остаться еще минут на пять, на десять или же по пути пройти вместе с нею до угла. О чем они тогда говорили? Да ни о чем особенном! Иногда с его стороны, — Ярослав сознает теперь это полностью, — с его стороны была довольно-таки пустая болтовня, и Зоя над ним иронизировала.

Теперь и это было уже невозможно. Зоя стала строже даже с Симоновым, словно она опасалась, что если по-прежнему держать себя во время диктанта с Петей, то этим сейчас же воспользуется Ярослав.

Иногда хотелось подойти к ней и сказать: «Зоя, я не мог выполнить твоего совета: искал в Советской энциклопедии слово «любовь» — там нет его. Выходит, что только до революции люди путались в этом вопросе, а теперь им все ясно». И когда Зоя, стараясь не улыбнуться, посмотрит на него с удивлением, он скажет ей, что искал также в старом словаре Брокгауза и Ефрона: эти дореволюционные мудрецы уверяют, будто любовь существует, и даже в трех видах: «восходящая», «нисходящая» и «уравновешенная». Восходящая — это любовь детей к родителям, нисходящая — это любовь родителей к детям, а уравновешенная — это любовь между мужем и женой.

Зоя расхохочется так, что откуда-нибудь выскочит Витька Терпачев и закричит: «Замолчите! Вы мешаете нам репетировать этюд!»

Потом, когда они уже выйдут из школы на улицу, Зоя скажет, что в Советской энциклопедии такими пустяками не занимаются, скажет и то, что однажды она уже сказала на уроке литературы, осуждая ограниченность интересов у тургеневских девушек: «Любовь — это не самое главное в жизни».

Нет, такой непринужденно-шутливый разговор, конечно, больше невозможен с Зоей. Не повторится больше и тот вечер, последний вечер, когда он играл для нее на рояле и после они стояли с ней в коридоре, возле витрины с призами, и Ярослав объяснял ей, почему он до сих пор не состоит в комсомоле…

В письменных работах Ярослав делал успехи, и то, что в этих успехах он целиком зависел от Зои, от помощи Зои, — делало его положение еще более трудным. Однако не только у Пети Симонова и у Ярослава отметки стали улучшаться. Весь класс подтянулся. У Ивана Алексеевича Язева складывалось такое ощущение от девятого «А», словно после всех чрезвычайных происшествий в этом классе, после комсомольского собрания и работы в саду все ребята выросли по крайней мере еще на год. Когда Иван Алексеевич поделился своими мыслями с директором, тот неожиданно нахмурился и помрачнел, хотя, казалось, для этого нет никаких причин.

— Почему же некоторые дамы из гороно, — сказал он, — упрекают меня, будто бы я даю ребятам непосильную нагрузку в саду?!

Но хмурь не вязалась со здоровым, излучающим энергию и бодрость лицом директора.