Брат-юннат

Эму дважды в день получали сытную мешанку, но всегда выглядели голодными. С утра до вечера они вышагивали по загону, пробуя «на зуб» всё, что попадётся. Публика жалела «несчастных птичек» и пичкала эму сухими листьями клёна, искренне считая, что именно этим питаются австралийские птицы. Других наших питомцев такая пища сразу бы свалила, но эму не показывали даже лёгкого недомогания.

Ежегодно у них появлялись полосатые птенцы. Под напором общественного мнения Тетерина в конце концов согласилась доверить их юннату.

К каждому, кто появлялся в клетке, «мелкие» бежали с голодным писком и принимались клевать всё блестящее: в первую очередь пряжки ремней и пуговицы. А ещё они очень любили трепать шнурки. Поэтому не раз, выходя от птенцов эму, я летел кубарем, наступив на развязанный ими шнурок.

15 клетка

Вопреки желанию Тетериной, объявившей монополию на взрослых эму, мне всё-таки удалось за ними поухаживать. Произошло это, когда в их клетке провис потолок. Теперь эму бродили, подпирая сетку головами, словно безрукие австралийские атланты.

Даже Тетерина понимала, что птицы в роли опорных столбов – это слишком, и перегнала их в соседний загон, куда открывался чёрный ход из дома.

Так у меня появилась возможность с ними познакомиться. Осталось только дождаться, когда Тетерина уйдёт на выходные.

Их у каждого работника зоопарка, как и положено, два. Правда, у смотрителей за животными выходные обычно идут не подряд, а с перерывом. Это не очень удобно, но у зоопарка свои законы, ведь животные требуют ежедневного ухода. В субботу и воскресенье отдыхают самые уважаемые смотрители и работники администрации. Тетерина, разумеется, относила себя к «уважаемым» и даже к «пожилым», хотя ей не исполнилось и сорока. Кроме того, она объясняла своё особое положение семьёй, которой надо уделять внимание.

– А у молодых покамест семей нет. Так что поработают!

При этом вся семья Тетериной состояла из неё и мифического мужа, которого никто никогда не видел.

Как бы то ни было, Тетерина намертво отсутствовала в субботу и воскресенье. Но я долго не мог попасть в эти дни в зоопарк, поскольку меня забирали на дачу.

Покормить эму собственными руками мне довелось лишь осенью, когда я поступил в художественное училище. Увы, их кормление оказалось таким же скучным, как и сами эму.

Зато в те дни я близко сошёлся с Куролаповым.

Он как раз вышел из больницы, где ему что-то вырезали. Куролапов непрестанно описывал это событие во всех красках, охал и стонал, будто до сих пор находился на операционном столе. Он хотел, чтобы окружающие разделили его переживания, и мы их разделяли. Все, кроме Тетериной, конечно. Она вообще была неспособна с кем-либо что-либо делить, будь это эму или переживания. Но Куролапов её чёрствости не замечал. К каждому встречному он обращался как к родному и запросто завязывал душевный разговор, который нередко заканчивался обсуждением смысла жизни.

Свою речь Куролапов пересыпал не очень изящными прибаутками, но в поступках зачастую оказывался выше других.

Моё участие в жизни отдела Куролапов принял сразу. Он окружил меня таким вниманием, что даже его не очень тонкие шутки стали восприниматься как нечто естественное, вроде сопровождающего человека шарканья обуви.

Куролапов ежедневно приезжал из другого города, тратя на дорогу больше двух часов. Я уж не говорю о том, чего это стоило человеку, который практически слеп. Как-то он рассказал, что почти полностью потерял зрение, когда в детстве упал с дерева, и с тех пор различает лишь силуэты. Куролапов состоял в обществе слепых и имел белую трость, которой незрячие люди нащупывают дорогу. Однако он ею не пользовался, и вряд ли кто догадывался о его недуге, когда Куролапов широкими шагами проносился через проезжую часть. Ориентироваться ему, как сове, помогал острейший слух.

Когда я спросил Куролапова, может ли он читать, он ответил:

– Если приспичит, могу различить строчки. А буквы уже нет.

За десять метров Куролапов не видел ничего, но это не мешало ему почти бежать сквозь толпу посетителей, задевая их вёдрами. Делать всё быстро его заставлял бурлящий характер. Причём каждое новое столкновение с посетителями завершалось выговором со стороны Куролапова, и огорошенные его нахальством люди не спорили.

И всё же он вечно чего-то не успевал, опаздывал на автобус домой.

Будучи очень общительным, он всегда думал о чём-то своём. А в разгар многолюдного чаепития он мог подолгу и обстоятельно ковыряться в зубах.

– Ты бы хоть вышел, – делал замечание Сергей. – Вокруг же люди!

– Ну и что же? – удивлялся Куролапов. – Я-то их не вижу!

16 клетка

Из птиц мне больше всего нравились фламинго. Они требовали особого внимания, и приготовление корма для них было особенно хлопотным.

Кроме того, мы с Сергеем отвечали за ряд клеток с цементными бассейнами, где жили разнообразные утки и серебристые чайки, к чьим внезапным взрывам «хохота» я долго не мог привыкнуть.

В первой клетке этого ряда обитала размножающаяся пара лебедей-кликунов. Уборка у них каждый раз оборачивалась сражением и требовала большой храбрости.