Брат на брата. Окаянный XIII век

— Но почему? Почему царь Юрий в гневе из-за какого-то купца? Кто он ему? Кровный родственник? Нет! Род Всеволодовичей мне ведом. Тогда почему? Ведь немало русов нашло свой конец здесь, и ни из-за одного из них никто и словом не обмолвился, а тут столько негодования и угроз…

С этим вопросом царь обратился к Роману. Тот, поразмыслив, твердо ответил:

— Авраамий — праведник. Своим радением за веру Христову он и в земле володимирской прослыл истым служителем Христа, проповедником заповедей Христовых, его учения.

— Мне-то что до того? В моей земле я волен над жизнью каждого!

— Это так, великий государь, но прошу тебя, не противься просьбе великого князя Юрия Всеволодовича. Ведь хочет-то он малую толику, — склонился в поклоне Роман.

— Не будет ли сия уступка Юрию в ущерб чести моей? Он не просит, но требует, будто я данник его.

— Государь, в том, что Авраамий принял смерть, нет твоего участия и нет в том злого умысла. О том великому князю отпишу. А коли тело позволишь во Владимир отвезти, то этим лишь свое уважение Юрию выкажешь. Я же, с твоего позволения, сам отыщу могилу несчастного купца и снаряжу лодию в стольный град.

Но не так-то просто было отыскать место захоронения купца Авраамия. Рабы-уборщики, что тайно предали тело земле, после пожара были усланы в Сабакул, и лишь более чем через полгода Роман отыскал их. С великой осторожностью останки были извлечены и перевезены во Владимир. Мощи купца положили в каменную раку в Княгининском монастыре в церкви Святой Богородицы, и сам епископ Митрофан возвел Авраамия в чин мученика.

Голод на Руси

1

Со страхом, затаенным ужасом, обреченно входила Русь в зиму тысяча двести тридцатого года. Голод неумолимо и безжалостно затягивал петлю, не щадя ни старого, ни малого. Со слезами от безысходности пускали под нож домашнюю животину: и корову-кормилицу, и пахотную лошадь, и птицу, ибо нечем было их кормить. Летом страшная засуха испепелила посевы и траву, а осенью ранние морозы побили озимые. Люди, обессиленные, умирали в домах, на улицах, и некому было их предавать земле.

Юрий Всеволодович уже не в первый раз собирал бояр, купцов, воевод. Правда, пришли на совет не все. Кое-кто уже был не в силах исполнить волю князя, а некоторые — таких было немного — стеснялись своего цветущего вида, так как не поделились припасами с простолюдинами.

Великий князь, исхудавший, с черными ввалившимися глазницами, недобро оглядел собравшихся и хрипло произнес:

— Что делать будем, володимирцы? Посылал я людей верных, посольских и торговых в иные земли, да все вернулись ни с чем. Голод на Руси. Ни за злато, ни за серебро, ни за рухлядь никто хлеба дать не хочет. Мрет народ. Весна придет, да и та без радости: сеять нечем, все зерно подмели подчистую. Скоро и мои кладовые опустеют. Дружину кормить нечем будет. Прознает ворог про нашу беду, голыми руками возьмет. Что делать будем, володимирцы?

Только дыхание слышно было в нависшей тишине.

— Чего же вы молчите, православные? Обезумел народ, человечину есть начал! — вскричал Юрий. — Кары господней не страшится!

— Дозволь слово? — опираясь на посох, с лавки медленно поднялся боярин Никита Храпов. Словно собираясь с мыслями, он провел ладонью по лицу. — Был у меня ноне человек, из Переяславля, со двора брата твоего, князя Ярослава Всеволодовича. Сам-то он в Новугороде, а семейство — в отчине. Говорил тот человек, что народ переяславский не бедствует, живет, правда, голодновато, но с голодухи не мрет. Новгород торгует с орденом и Литвой, вот крохи с новгородского стола переяславцам и перепадают. Что я думаю: пока не всех лошадей съели, снарядить купцов в Западные земли.

— Ходили уже в Литву, — отмахнулся Юрий. — Лазарь ходил. Ты где, торговый человек?

— Здесь я, государь, — отозвался купец.

— Только и дошел-то он до Новугорода, а дальше купцы новгородские не пустили, сами торговлю ведут. За хлебушко такую цену заломили, что… Да чего там говорить! Купцы новгородские только о выгоде своей пекутся, им и дела до чужого лиха нет!

— Народ из городов по деревенькам направить надобно. Там хотя и голодно, а все на земле прокормятся, — предложил кто-то из сидящих по лавкам у входа в думную палату.

— Так кто был в силах, уже сошел и без твоего совета, — прошамкал беззубым ртом боярин Евмен Федорович и, помолчав, как бы рассуждая, продолжил: — Кто зиму переживет, того летом лютая свалит. — И пояснил: — Сеять нечем, а значит, и собирать по осени будет нечего.

— Чего каркаешь? — подал голос из своего угла воевода Еремий Глебович. — Нам бы только до теплых денечков дожить, а там Волга-кормилица очистится, по ней хлебушек и придет. С юга ли, с севера, а хлебушек будет, — заявил он уверенно.

Растолкав стоявших в дверях купцов, в палату протиснулся Ермила Лукич. Приблизившись к креслу, в котором сидел Юрий Всеволодович, он перекрестился на образа, поклонился князю и не спеша начал: