Брат на брата. Окаянный XIII век

До самого вечера ходил князь по вольному торгу. Приценивался, заводил разговоры с иноземными купцами, поражаясь их осведомленности о делах Руси, выспрашивал о путях, коими пришли в землю владимирскую. На ночевку расположился Юрий у костра своих старых знакомых, владимирских купцов Романа Богуна и Луки Остроуха. Купцы были гостеприимны, словоохотливы. На вопрос о здоровье князя Константина знакомцы поведали, что тот на людях бывает редко, более печется о душе, нежели о мирских делах. Совсем недавно заложил в Ярославле церковь каменную Спаса. Сам же великий князь словно тень — тих, худ и недужен. Поведали, что в порубежье земли русской неспокойно: опять свеи [54] зашевелились, чудь воюют; в Галиче замятня; половцы безобразничают, народ киевский и переяславский задирают; посетовали, что булгары не дают вольно торговать на Волге, не пускают купцов с Руси в Хвалисское [55] море.

До утра Юрий не сомкнул глаз. Мысли будоражили воображение. Он не хотел смерти старшего брата, но понимал, что только так можно вернуться во Владимир.

Когда возвращались в Городец, Юрий был неразговорчив. Большую часть пути он провел, глядя в воду, пребывая в глубокой задумчивости. По прибытии в Радилов, не заходя в город, он прошел в Федоровский монастырь и много времени простоял на коленях перед образом Божией Матери, а затем до позднего вечера провел в келье епископа Симона в покаянии и душевном разговоре. Осознание содеянного пришло раньше, а вот раскаяние наступило только сейчас.

Умиротворенным, с просветленным взором входил князь в Городец, еще не зная того, что в тереме уже два дня его дожидается гонец от Константина. Великий князь призывал его к себе. Полуторагодичное изгнание закончилось.

Константин

1

С замиранием сердца подъезжал Юрий к Владимиру. Завидев золоченые купола Успенского собора, князь спешился и перекрестился на отсвечивающие солнечными бликами кресты. Два десятка гридей, сопровождавших Юрия, последовали его примеру.

Ближними воротами в город были Волжские, но князь проехал берегом Клязьмы, чтобы предстать перед парадными — Золотыми. Воротные сторожа, узнав князя, смахнули с голов шапки, поклонились поясно.

— Здрав будь, князь Юрий Всеволодович! Легка ли дорога легла? — широко улыбаясь, прогудел один из них.

— Здорово, молодцы! — отозвался Юрий. — А дорога домой короче иной.

— Надолго ли в стольный град? — выкрикнул кто-то из сторожей. Но Юрий, не ответив, пришпорил коня и вскоре выехал на Соборную площадь. Вот и княжеский терем. Встречать на высокое резное крыльцо вышла лишь княгиня Агафья. Расцеловавшись с Юрием по-родственному, она спросила:

— Сразу к Константину пройдешь или отдохнешь с дороги?

— Веди! — коротко бросил Юрий, и от этого «Веди!» повеяло холодом.

Агафья, словно оправдываясь, пояснила:

— Ты на Константина-то зла не держи, что сам тебя не встретил. Недужен он. В харатейной над свитками радеет, — и, уже тише, добавила: — Ты уж не спорь с ним. Потерпи. Недолго уже осталось, — дрогнула голосом Агафья, губы ее задрожали, и слезинки непрошено побежали по щекам.

Юрий обнял Агафью за плечи и негромко сказал:

— Останься, я сам пройду. А за Константина не тревожься. Мне ли спорить с ним…

Князь тихо вошел в просторную светлую горницу. У окон за столами сидели чернецы и писали, склонившись над свитками. Юрий поначалу не узнал великого князя, и только когда чернецы обернулись на скрип притворяемой им двери, в одном из них он узнал Константина. Великий князь постарел еще больше: волос на голове и в бороде был сед и редок, глаза запали в черных глазницах, он стал, казалось, меньше ростом, словно усох. Юрий, одержимый жалостью, невольно потянулся к брату. Константин с трудом поднялся со скамьи. Обнялись молча и долго так стояли, прижавшись друг к другу. Потом Константин сел, указал место рядом Юрию.

— Здоров ли сам? Как княгиня, княжичи, здоровы ли? — спросил великий князь участливо. — Привез ли с собой семью?

— Все хорошо: живы, здоровы, скоро будут. Я посуху, а они рекой.

— Вот и славно. Без семьи-то плохо, — вздохнул, переводя дух, Константин. — А я вот хизну. Ноги вконец отказываются повиноваться, да и дышать трудно стало. Потому тебя позвал. Видно, скоро Господь призовет. Жаль труда, — кивнул он на лежавший перед ним лист тонко выделанной кожи, — не закончу, а хотелось бы.

Юрий взял со стола один из написанных киноварью листов. Прочитал:

«Знаем мы, что все в мире сем суетно и есть суета, всеежитие наше суетно и мимо текуще. Днесь человек родится и, подрастая, стремится к играм, в этом ищет веселья. Затем, бросив игры, ищет женщин и любит их. Потом то для него ненужным станет, и начнет он страдать о чести, начинает воевать, ходит зиму и лето, убивает и сам раны терпит…»

— Я думал, ты летописание творишь, — оторвался от чтения Юрий.

— Не сподобился. Сим трудом великим обременен чернец Матвей. Он еще при батюшке летописание вел.