Брат, найди брата

В общем, правильно. Раз уж мама решила присушить отца, ей надо, чтобы от молодика до полнолуния он дома ночевал. Никите нужно и того меньше: лишь бы хоть на часок вернулся. Да лишь бы только на глазах у него калитку открыл! А там видно будет, что скорее поможет — или бабкина присуха, или Дружок все-таки?

В последнее время Никита с ним столько занимался, что двоек нахватал видимо-невидимо. Мария Станиславовна пригрозила, что мать вызовет, а вчера не вытерпела, сама заявилась. И надо же как вышло! Они с Дружком настолько увлеклись — учительница, бедная, несколько минут стояла у ворот, на них любовалась, а они ничего не видели и не слышали. Мария Станиславовна даже рассердилась. То Никиту никогда по фамилии, а тут еще и прикрикнула:

— С каких это пор у тебя только собака на уме, Веденеев?

Хорошо, что мамы не было дома.

Сегодня Мария Станиславовна не придет — в школе педсовет. Завтра мамы опять не будет. А там Никита, глядишь, и все свои двойки уже исправит, недаром же классная сама говорит, что способности у него — исключительные.

И Никита, когда вернулся из школы, не стал садиться за учебники — решил прямым ходом дунуть сперва в котельную. Кликнул Дружка, хотел, чтобы вместе пошли, так бы оно, конечно, веселей, но тот опять почему-то заупрямился: куда угодно с Никитой пойдет, только не в котельную — туда его калачом не заманишь. И вот что интересно: ты ведь не докладываешь ему, куда собрался, ничего такого не говоришь, айда, Дружок, да и только, а он все равно почует и станет прятать умные глаза, отворачивать хитрый нос, пушистый свой хвост поджимать и куда-нибудь прятаться. Не любит Дружок эту котельную. Да а кто ее любит?

Никита уже закрывал за собой калитку, когда вдруг вспомнил про одну штуку — хорошо, что так вовремя он вспомнил!.. Это бабушка Таня его учила: если идешь куда-либо и боишься, что тебя неласково могут встретить, надо сделать вот что: на пороге надо сказать про себя: «Стены ваши, а верх мой, все в этой хате говорите за мной!» И будет тогда тебе удача. Сколько он потом пробовал — и всегда ему помогало, и правда!

И Никита повеселел: пускай теперь в котельной будет хоть миллион пьяниц — все равно им не удастся помешать Никите с отцом поговорить, фигушки!

Он даже попробовал было по дорожке рядом с забором пройтись с подскоком, но вышло плохо, потому что поздней осенью, в грязь, эта дорожка всегда горбатая.

Несколько дней перед этим заморозки стояли только с утречка до обеда, потом теплело, но нынче после полудня холод не отпустил. Лужицы, на которых он давил ледок по дороге в школу, опять затянуло — потоптаться, жаль, по ним было некогда, и единственное, чем себе позволил Никита по дороге к центру заняться, — это угадывать запахи.

Какими четкими они стали на морозце, как далеко их нынче слыхать!

Конечно, он знал, что Сосиковы вчера кололи свинью, но если бы даже и не знал, все равно, как разведчик, по приметам догадался, что они сейчас топят нутряное сало — так ясно через открытую форточку тянуло горячими шкварками. В доме у Беляковых, у которых старый сибирский кот — это и все хозяйство, опять, наверное, недоглядели молоко, а их соседи парили тыкву или варили с ней кашу, но и там и тут еще и жарили семечки. С обеих сторон улицы семечками потом вкусно пахло до самого центра, да и здесь, на станичной площади, тоже попахивало — даже из высоких, слегка приоткрытых сейчас окон музыкальной школы доносился такой знакомый, такой свойский подсолнуховый дух, будто и они там под звуки «чижика» деревянного ложкой помешивали на раскаленной сковородке крупные, с белой полоскою, зубки…

И вдруг — куда подевались теплые, как живое дыхание, родные запахи — холодно ударило в нос бензином, прогоркло завоняло тухлым угольным дымом, резко шибануло едучей хлоркой. Здесь, за гаражом Дома культуры, стояли рядом приземистая котельная с черной от копоти трубой на растяжках из толстой проволоки и кирпичная уборная с недоломанными деревянными загородками по бокам — царство отрадненских алкоголиков.

Перед обитой ржавой жестью дверью в котельную Никита остановился и сперва коротко выдохнул, а потом, набирая в грудь побольше воздуха, даже приподнял плечи — как будто собирался нырнуть на глубину. Хлынувшая изнутри жарища окатила его тяжелым духом нагретого железа и паленой резины. Уши плотно заложил густой гуд, через который еле пробивался глухой скрежет металла да тяжелое шуршание угля.

Из-под заслонки сверху уголь валился под ноги отцу, а тот, голый по пояс, быстро швырял совок за совком, как будто хотел закидать огонь, но в топке там и тут через черное крошево настырно курились струйки серого дыма, пробивались желтые языки, вспыхивали голубым да малиновым, разгорались, и отец бросал снова, а уголь опять сыпался и сыпался, гора его рядом с отцом росла и росла — Никите показалось, она тут же с головой укроет отца, как только тот хоть на единый миг остановится. Или это специально устроено, что остановиться нельзя? Как в аду, в котором, если он есть, вместе со всеми другими грешниками будут мучиться потом и все, кто пьет водку…