Брат, найди брата

Если это ее присуха еще длинная, Никита совсем замерзнет. Хоть бы мама случайно как подошла, подоткнула одеяло. То за вечер десять раз поправит, а тут — как нарочно. Некогда бедной маме — торопится, пишет! Ну да ничего. Никита и на айсберге готов сколько хочешь пролежать, не то что в своей постели, лишь бы только дома у них все стало хорошо.

— А будь мое слово сильнее воды, выше горы, тяжелее золота, крепче горючего камня алатыря, могуче богатыря. Аминь. Аминь. Аминь.

Складно как! Интересно, это бабка Алениха сама придумала или научил кто?

Мама еще, видимо, дописывала, а старуха сказала уже обычным тоном:

— Если бы к этому заклятью да еще зелье! Нету Алексеевны нашей, о-хо-хо! Нету!

Хитрая! Была бы жива бабуся, она бы и сама отца вылечила, без всех этих «черных дымов» да «буйных ветров» обошлись бы. Уж кто-кто, а Никита в этом уверен — он ведь бабусе жизнью своей обязан. Об этом Никита совсем недавно узнал, когда бабушка Таня умерла, а через год пришли к ним со всей станицы старухи годовщину отметить. Все они были в черных, прикрывавших кофты платках, все в черных, чуть не до пят, юбках, да еще, как и все старухи, носатые и чуть сгорбленные. Ходили по дому, словно галки, и все заговаривали с Никитой, все пробовали приласкать его, пригорнуть к себе, будто галочьим черным крылом, прикрыть краем платка, а когда он уходил от них, поглядывали ему вслед, качали головами да одна с другою перешептывались. Тут-то он и услышал, что у папы с мамой очень долго детишек не было, целых десять лет, и тогда бабушка стала готовить и давать маме какие-то особенные травки. И Никита родился наконец.

Все эти старухи, или бывшие подруги бабуси, или те, кому она когда-то, еще очень давно, помогла, и теперь еще часто приходили к Веденеевым, в белом узелке на тарелочке приносили то какой-нибудь удивительно вкусный, пальчики оближешь, кулич, то кусок сладкого пирога. Иногда они присылали узелок с кем-либо из своих внучат или передавали гостинец через маму, и тогда она говорила Никите, что бабушка Таня кому-то из них приснилась или кто-то о ней подумал и решил помянуть.

Родная, милая бабушка!

Как же так получилось, что ты померла и Никита веки вечные будет теперь без тебя? Почему это вообще хорошие люди помирают? Помирали бы только злые, помирали бы себе и помирали, а рождались бы только добрые, других не надо, и так на земле в конце концов стало бы здорово!

Мама, видно, кончила переписывать, потому что сказала Аленихе спасибо, и та опять зашептала:

— Спытай, детка, спытай. Должно помочь. Кто верит, всем помогает… Может, и на тебя господь не без милости глянет.

— Ой, бабушка, да хоть бы!

И столько было в голосе у мамы невысказанной мольбы, и столько было надежды, что Никита вдруг крепко-крепко зажмурил глаза, будто могли из них брызнуть слезы.

— Надейся, моя детка, главно — надейся, — уговаривала Алениха. — Воздастся тебе добром, что не бросаешь на произвол хорошего человека, спасаешь от ада огненного…

— В том-то и дело, бабушка! — горячо откликнулась мама. — Был бы плохой, может, давно бы уже и думать перестала. А ведь как вспомнишь, какой и добрый всегда, и ласковый был… А теперь — ну как подменили!

— Дак а что? — поддержала бабка. — Это обличьем остался тот же, а душа-то уже другая… Ты спытай пока, что я научила, а у меня нога болеть перестанет, я к одной старушке на тот край сбегаю, узнаю, чи отошла, чи до сих пор, бедная, лежит. Когда последний раз ее видела, еле живая была, ей уже лет да лет, а она хорошо умеет от порчи, только тут надо, чтобы он сам до нее пошел, Михаил твой!

Еще что придумала — разве отец пойдет?

— Она воск растопит, пошепчет, а потом его в холодную воду выльет. Тут он и увидит лицо, кто порчу-то на его навел. Или на воду пошепчет, станет ее на камушки лить, и тоже тот человек покажется.

Интересно, кого отец увидал бы, если все-таки согласился к бабке пойти? Пархитьку? Шофера Карповца? Или, может, председателя Воронкина?

С Алешкою, с его сыном, Никита учится в одном классе. На днях ребята в школе расхвастались: у одного есть дома это, у второго — то, а у третьего — и вообще что-нибудь такое, остальные только рты пораскрывают, когда услышат. Чего только ни насочиняли, лишь бы друг дружку переплюнуть. Ромка Балаян сказал, например, что у них живет говорящая обезьяна, хотя все-то ведь прекрасно знают, что говорящих обезьян вообще нету на белом свете. Хвастали-хвастали, Алешка Воронкин и кричит: а у моего папы дома железный сундучок, а если его откроешь, там пачки денег, и в каждой — только по двадцать пять рублей или даже по пятьдесят.