Брат птеродактиля

Потом, когда замечательно обжившийся в казарме Мишка очередную годовщину Великой Октябрьской Социалистической революции справлял с приятелями-дембелями, непринужденно попивая в ночи одеколон «Шипр», ликерчик этот в памяти сразу и всплыл, поскольку назывался подозрительно созвучно да и цвет имел — не отличишь. То есть разбавь парфюм густым сахарным сиропом и — пожалуйста, французский ликер…

А тогда они на пару с Аркашкой так блевали в саду меж смородинных кустов, так устрашающе рыгали, хотя, вообще-то, спрятались они там в надежде скрытно от родителей и сестер предаться пороку, что мать, ужаснувшись, прибежала отпаивать сыночков молочком, а отец, тоже ужаснувшись, со своим лекарственным средством примчался малость погодя. С любимой своей плеточкой, в смысле. И от души выпорол полупьяных детишек, даже не помыслив принимать в расчет солидность их социального положения.

Зато потом пацаны долго-долго сторонились коварного «змия», долго лишь по праздникам позволяли себе чуть-чуть, а на танцах в Доме культуры ежели, чтоб не хуже других себя ощущать, позволяли себе в меру покуражиться, так это в основном лишь имитация куража была, а не настоящий кураж.

На танцах же ребята и завели первых в своей жизни подруг. Сперва Мишке понравилась продавщица «Продмага» Машка, «девушка без комплексов», как сказали бы теперь, сама по себе мелкая и субтильная, так что Мишка рядом с нею даже внушительно смотрелся, но такая… В ответ на что и Аркашка — отчетливой потребности в том, если честно, не испытывая, но лишь бы от людей, а главное, от братца не отстать — «положил глаз» на старшую пионервожатую Светочку, после педучилища присланную в здешнюю школу из какого-то аналогичного захолустья. Хотя девушка городскую и дико культурную все пыталась изображать, но молва ее быстренько, так сказать, дезавуировала.

Завели подруг и стали с ними «ходить», сперва очень смущаясь, но постепенно обвыклись, большие ведь уже мальчики, чтоб стыдиться того, что нормально, с какой стороны ни посмотри. И прекратили, наконец, вечно вчетвером гулять — на пары распались. Разговоры ведь, касающиеся только двоих, появились уже.

Между тем Аркадий, наблюдая за братом, все больше и больше изумлялся, потому что Мишка даже то небольшое, доставшееся ему от рождения благоразумие, можно сказать, на глазах терял. От любви к своей продавщице порой совсем дурной делался. Знакомые рассказывали, что однажды совершенно трезвый Мишка, пристегнувшись на макушке высоковольтной опоры, на всю округу орал как оглашенный: «Машка-а-а, я тебя люблю-ю!» Это, по мнению Аркадия Федоровича, ни в какие ворота не лезло. О чем он и дома сказал. Но почему-то никто его озабоченности не разделил. Даже серьезный и всегда сдержанный отец-технорук.

«Недопонимают, — решил молодой итээровец, — ну, и пусть. Мое дело — внимание к проблеме привлечь. Нет, я тоже понимаю — любовь. Потому что и у меня любовь. Но Мишке эта Машка, похоже, дороже собственной жизни. А такого быть не должно. Ведь собственная жизнь — это… Кроме того, я точно знаю, что на месте моей Светочки вполне могли быть многие другие. Велика ли разница. А Мишка-дурак только и талдычит: единственная, несравненная и неповторимая. Тьфу!»

Но, может быть, человек, не ведавший никогда, что оно такое — летать во сне, рассуждать иначе и не должен?..

А Мишкина «оторва», еще такого сорта девицы в то время назывались «бойкими», в литературе же — «разбитными», хотя в реальной жизни это словцо никто никогда не употреблял, в общем, Машка оказалась на поверку целочкой. Чем страшно изумила кавалера. А видать, она лишь изображала прожженную «вульгарите». Может, так ей казалось легче свое девичье достояние, тогда еще весьма ценимое, для единственного на всю жизнь мужчины сохранить?..

И, раз такое дело, Мишка жениться решил. В аккурат ему уже восемнадцать исполнилось. Ну, мало ли что невеста ростом столь незначительна — мал золотник, да дорог, а что тощенькая — так были бы кости, мясо нарастет. Ну, мало ли что на ту осень, если не в ближайшую весну, жениху — «ва салдаты». Имеет полное право.

Аркашка, про такое узнав, во-первых, опять страшно изумился, что братан, вопреки обыкновению, «достижением» своим не похвастался сразу, а тогда только проинформировал, когда Машку беременной сделал. Во-вторых, решил попытаться того же от «своей» добиться, больше при этом готовясь к решительному и возмущенному отпору, нежели к легкой победе. Однако Светочка, принудив Аркашку ради проформы промямлить нечто, с большою натяжкой напоминающее объяснение в любви, в ответ разразилась страстным, судя по словесным оборотам, вычитанным в какой-нибудь книжке, монологом и сама потащила пацана в постель.