Брат Солнца

  - Да я не обижаюсь, - сказал он, - мне просто не хотелось бы, чтобы вы ошиблись.

  - Ошибки тут быть не может, - безапелляционно-управленческим тоном заявила Брезгунова. - Все очевидно.

  - Что именно очевидно?

 Чувствовалось, что Елена Григорьевна недовольна тем, что разболталась, что ей сейчас придется объяснять свое решение. Видимо, она просто хотела дать ему «от ворот поворот» и не рассчитывала, что у него могут возникнуть какие-то вопросы. Но все-таки еще ей хотелось показать, что «он тут не самый умный», и что они прекрасно обошлись и без него. И потому она открыла карты.

  - Мне звонила Алевтина.

  - Ваша дочь.

  - Да. Она теперь живет в нашем городе. К ней на работу приходили следователи из областного следственного управления и расспрашивали о наших с ней отношениях.

   - То есть все-таки они работают.

  - Это как посмотреть. Так вот. Она нашла меня через Интернет, через сайт администрации Старосельского района. На странице у Ивана написано, что жена работает в РОНО.

  - Да-да, я видел.

 Елена Григорьевна на секунду замолчала, переваривая то, что Бусыгин узнавал что-то о ней без ее ведома, но затем спокойно продолжила:

  - Потом она нашла страничку РОНО и мой рабочий телефон.

  - Понятно. Так что она вам сказала?

 - Мы с ней попытались выяснить, почему они приходили именно к ней, - и она сообразила, что один молодой человек был на нее очень обижен. Он так ей завидовал, когда она стала начальником творческого отдела, что уволился с телекомпании.

 «Конечно, завидовал, - подумал Бусыгин, - все же завидуют; - и он, значит, тоже».

  - Его фамилия, как сказала Алевтина, - Вереницын. А мы знаем точно, что в Трешкино – дача известного журналиста Вереницына. Так что он приехал сюда мстить.

  - То есть, не понял, - прямо мстить?

  - Ну да. У них же здесь дача.

  - Еще раз, извините, не понял, - приехал на дачу или мстить? А почему вам, а не ей?

  - Ну… Да какая разница? По-моему, связь здесь очевидна.

 Теперь замолчал Бусыгин. Убеждать Елену Григорьевну по телефону очень трудно. Да и логика тут не сработает. Тут нужен эффект. Пожалуй, тот самый эффект…

  - Что же вы собираетесь делать, Елена Григорьевна?

  - Вообще-то теперь это наше дело, что делать.

  - А вы все-таки не боитесь ошибиться?

  - А чего тут бояться?

  - Если вы ошибетесь, тот, кто стрелял в вашего мужа, останется на свободе.

  - Ой… Да ладно… Не пугайте… Вам просто жаль обещанных денег – вот вы и цепляетесь за соломинку…

  - И все-таки. Вы можете подождать до послезавтра, до утра?

  Елена Григорьевна заколебалась. Бусыгин говорил уверенно, как будто что-то знал такое, чего не знает она. Что они, в конце концов, теряют? Преступник у них на крючке!

  - Ну, хорошо. Но только до послезавтра. И закончим с этим.

 Она положила трубку. Анатолий Михайлович убрал телефон и задумался. Он долго смотрел на дорогу, потом обернулся к Куканову. Тот спал, развалившись и открыв рот, как может спать только типичный сильно пьющий расейский мужик.

  - Давно уже за ним смотрю, - сказал Кашин. - Всю машину мне слюной зальет, падла…

 Но Бусыгин думал пока только о завтрашнем дне.

  - Придется покататься завтра, а, Кость? Не против?

  - Покатаемся, - безразлично, по-такситски, ответил Кашин.

 «Нет, он все-таки на меня за что-то обижается, - подумал Бусыгин. - Ладно, разберемся…»

Глава 9 и последняя

На следующий день под вечер Артем ушел на реку, насобирал хвороста, поставил палатку, сварил – наконец-то! – удачную кашу из пакетных супов, поел, - а потом долго лежал у костра, - глядя то на огонь, то в бездонное, усыпанное звездное пылью черное небо. Он хотел быть один. Вот так же когда-то он ходил ночевать на берег Юрмы с отцом. И теперь он понимал, почему это делал отец. Вокруг не было ни единой человеческой души. А это значит, что не было изломанных человеческих судеб, лжи, пьянства, больных от власти начальников и… шустрых молодых начальниц. Ну… это уж кому что перепало…

 А потому и засыпать потом было не страшно, - пусть даже и ворочался и плескался кто-то в невидимых в темноте прибрежных кустах, а на том берегу – вообще – ломал ветки. Он долго слушал эту возню, а потом, когда костер почти совсем погас, закрыл полу палатки и зарылся в спальнике.

 Перед рассветом ему – несмотря на спальник – стало нестерпимо холодно. Он вылез из палатки и дрожащими руками снова развел костер. Холод шел как будто бы не снаружи, от августовской ночи, а изнутри, - и именно потому, - как ему казалось, костер долго не мог его согреть. Потом захотелось есть. Оставалось только печенье, и он набросился на него с жадностью, как будто не ел целую неделю. Постепенно челюсти его устали двигаться, он проглотил последнюю порцию пережеванного печенья, стряхнул с губ крошки и понял, что согрелся.

 Было уже довольно светло. Над водой показались языки испарины. Медленно и торжественно, как фимиам на алтаре, они отрывались от поверхности реки и струились вверх. Артем смотрел на них как завороженный, - казалось, он увидел все – весь мир как будто заново, причем он не мог понять, - это мир был новым, - или, наоборот, - он, Артем.