Братья

– Не суетись, доченька, я и сама управлюсь, хотя ходить тебе не возбраняется. Тело в свои берега войдет быстрее. А коль так, то разбирай мясо на холодец. Проснется, накормишь, соску дашь, а сама за дело. К полудню купель будем готовить.

К оттаявшему окну прилип снаружи серый темноватый туман. Мимо дома проскрипела собачья упряжка, подняв сотниковских собак. Они залаяли, запрыгали, пробуя лапами крепость березовых дверей. Сотников выглянул в окно:

– Никак почтовик поехал на майны в такую темень. На собак надеется, что ли? Заплутать в непогодь – раз плюнуть. Нужда, что ли, заставила? Мужик-то серьезный, – ни к кому не обращаясь, рассуждал купец.

Аким подбросил в печку дров, прочистил колосники, прикрыл трубу. Показалось, что хозяин обратился к нему. Он отозвался:

– Собаки у него – лучшие в Дудинском. Его и шесть кулей рыбы волокут на угор без бича. Вожак Валет – чего стоит! В такую згу на него только и надейся. Он найдет дорогу домой. Охотники всего низовья хотели б иметь у себя Валета. Герасимов друзей не продает.

– Ну дай Господь, чтоб не заплутал в таком молоке. Ты, Акимушка, заправь лампы в зале и сенях. Фитили замени и керосину долей. Стекла вроде не закоптились.

– Знаю, хозяин! Я уже приготовил и фитили, и керосин. Кушанье закончим готовить – сразу и примусь за лампы.

Послышался плач ребенка. Екатерина спешно вытерла руки о передник и протиснулась между штор в спальню. Сашка кричал что было мочи. Веки покраснели от натуги, а посиневшие губы то растягивались, то сжимались. Екатерина сунула ему в рот соску, потом пощупала пеленку под ним. Пеленка была теплой и влажной.

– Ах, да мы описялись и уросим! Сейчас заменим мокрушки и снова будет тебе тепло.

Она заменила подгузник, снова спеленала ручки и ножки и поцеловала в темечко. Но сынок не унимался. Он выплюнул соску, напрягся, как бы желая освободиться от пут.

– Знаю, знаю, маленький, кушать захотел! Уж утро занялось, а мы голодные!

И она поднесла к губам сосок. Саша жадно, вместе с воздухом, втянул его в рот, поперхнулся, закашлялся, а потом успокоился, поняв вкус молока.

На крик заглянула повитуха:

– Вот и хорошо, что проснулся. Корми, но глазкам не давай уснуть, а я пойду купель готовить до прихода гостей.

Она ловко, волноподобно, взмахнула резным снаружи корытцем, сделанным Стенькой Буториным, и поставила на широкую дубовую лавку, обдала кипятком, протерла вехоткой и слила мутную воду в поганое ведро. Запахло влажным деревом, будто в бане.

– Аким, добавь снежку в ведро и дай собакам попить! – окликнула строгающего рыбу сторожа. – Пусть душу согреют.

Потом разложила в только ей понятном порядке пеленки, распашную кофточку, марлю, одеяльце, поставила рядом с корытцем деревянный ковшик. Пошла к образам, перекрестилась и по-хозяйски, руки в боки, окинула взглядом место, где будет делать размывание рук:

– Вот теперь, кажется, все.

Осталось плеснуть в корытце чистой воды, постелить туда пеленку, и можно начинать обряд.

– Катенька! – вытянула она шею в сторону спальни. – Как Сашок? Покушал? Не уснул? Пусть на свой праздник смотрит глазенками. А где Киприян Михайлович?

А купец через внутреннюю дверь сходил в лавку, достал из сейфа мешочек с серебряными монетами. Подбрасывая его на ладони, вошел в кухню:

– Ну, Марфа Тихоновна, приступай, а то скоро гости нагрянут.

Корытце дымилось водой. Катюша держала на руках равнодушно глядящего на происходящее сына. Киприян Михайлович величественно зачерпнул в мешочке горсть серебра и раскрыл ладонь над корытцем. Серебряные монеты со звоном юркнули в воду, подняв мелкие брызги. Дно, покрытое розовой пеленкой, матово заблестело от увеличенных водой гривенников. Дебелая повитуха радостно прикрыла рукой глаза, пытаясь сосчитать монеты. Она знала, что, после омовения ребенка, серебро по обычаю достается принявшей роды.

– Дай Бог тебе здоровья, Киприян Михайлович, и твоему чаду, и твоей жене. Будет надобность, я у твоей Екатерины еще не одного приму.

Она в пояс поклонилась купцу и купчихе:

– А серебро мне впору. У внучки на тот год свадьба.

Марфа Тихоновна заискивающе взглянула в глаза хозяину и застыла в тревоге, заслышав стук в дверь. Аким вышел на крыльцо. Перед дверью стоял, окутанный туманом, отец Даниил.

– Почему гостей не встречаете? – пробасил он.

– Вы первый, отче! – поклонился сторож. – Как раз к часу успели на размывание.

Священник снял собачью шапку, песцовую шубу, обмел гусиным пером валенки и, как показалось Акиму, стал меньше ростом и тоньше. Сжал рукой бороду, смахнул серебристый иней, высморкался в платочек, причесал гребнем волосы, пригладил рукой и, покряхтывая, прошел в горницу.

– Доброго вам здоровья, миряне! С прибавкой вас и нас!

– Спасибо, отче! – почти вместе ответили хозяева. – И тебя с внучком!

Катерина подошла к отцу:

– А где мама и Мария Николаевна?

– Подойдут. Я прямо со службы к вам. Уже обед на носу. А как же вы без моего благословения, Катерина Даниловна, нарекли сына. Вроде Бога обошли и меня как деда.

– Да, сегодня утром. Александром кличем. Все по церковному календарю.