Братья

Сейчас роскошная опочивальня была безлюдна, царевна выгнала всех. Эрелис ютился в большом кресле, нахохлившись, закрыв глаза, держа на коленях жестяной ковшик. Эльбиз стояла сзади, лелеяла в ладонях голову брата. Гладила пальцами то лоб, то виски, придавливала большими пальцами возле ушей. Вот Эрелис замычал, подался вперёд, беспомощно согнулся над ковшиком. Давно опустевший желудок скомкала судорога. Когда страдалец перевёл дух и выпрямился, царевна быстро ополоснула ковш над поганым судном. Поднесла брату чистый утиральник.

Знал бы Невлин, чего эта скромница насмотрелась в дружине…

— Про девку… запомнила? — чужим голосом выговорил Эрелис.

— А то! — Эльбиз удобнее переставила руки, поцеловала брата в макушку. — Погоди, и Нерыжень и Косохлёста у них отобьём.

За дверью стерёг великан Сибир. Только он отваживал девок, настырниц, заботниц, страсть боявшихся грозной бороды. Кошка тёрлась в хозяйских ногах, тянулась столбиком, заглядывала в лицо. Эрелис попробовал улыбнуться.

— И бабушку Орепею…

— А там дядю Сеггара призовём, чтобы домашнее войско угоивал, — шепнула сестра.

Эрелис благодарно приник виском к тёплой ладони. Помолчал, тоскливо пожаловался:

— У них уже гербослов учёный над лествичниками сидит, женихов тебе исчисляет.

Эльбиз мотнула головой. В домашних гачах и тельнице с шугайком она была ещё больше похожа на узковатого в кости братишку-погодка, коновода и ощеулку. Она фыркнула:

— Не сильно же на посад сажать поведут? Кроме твоей воли-то?

Эрелис вздохнул, но это был вздох облегчения. Изгнанная руками сестры, быстро таяла боль, которой царские обязанности почти неизменно отливались ему. Вот уже и глаза помалу перестали слезиться.

— Не поведут, — сказал он. — Только волю сперва покрепче забрать нужно.

Розщепихин полавочник

Иногда Светел чувствовал себя стариком.

Старики помнят благословенные прежние времена, когда мир был чище и краше теперешнего. Мир, видеть который новому поколению уже не досталось. Теперь было полно малышни, народившейся уже после Беды. Мальчишки, ещё не заплетавшие кос, порывались различать зиму и лето по шапкам снега на морозных амбарах. Летом эти шапки были круглыми, прилизанными, опрятными. Зимой — косматыми и неухоженными. Услышав такое от Жóгушки, Светел без шуток ощутил себя последним. Последним в долгой людской череде помнивших солнце. Новой поросли уже надо было рассказывать о благодатном золотом костре в небесах, да и то — юнцы, слушая, не особенно верили. Один на весь мир сплошной зеленец, как это? А в реках и озёрах — купались? Но ведь там лёд?.. И кто кормил поленьями небесный костёр? Боги жизни? Сгинувшие оттого, что внуки стали плохо чтить дедов?..

Теперь бабушка Корениха творила кукол не только себе. Люди приезжали за ними издалека, щедро отдаривали источницу. Всяк хотел показать детям прежние времена. Весенние девичьи танки́ во всей славе и роскошестве красных сряд. Свадьбы с жениховскими и невестиными дружинами, с притаившимися колдунами… Поезда саней, запряжённых не собаками, не оботурами — долгогривыми, пышнохвостыми лошадьми…

— Вот молодые: из одного лоскута свиты, чтоб жили единою рукой, единою волей!

— А правда ли, кто у ладушки за спиной наутро проснётся, тот в доме главенствует?

— Правда, дитятко. Правда истинная…

— А у вас как с дедушкой было?..

Об этом годе Ерга Корениха осмелилась даже сворачивать из ветошек образа Старших Братьев рода людского.

— Смотри, дитятко: вот Бог Грозы. Волос у Него чёрен, борода огненная, в деснице — топор…

— А на ком Он едет, бабушка? Это симуран?

— Нет, дитятко, не симуран. Боевой конь крылатый. Зверь же Его в лесу — тур златорогий…

— Оботур?..

Послушав такие разговоры, люди стали приносить Пенькам кусочки старого меха, перья, шерсть, пух. Под руками источницы разевали пасти медведи, покрывались пятнами рыси, расправляли крылья совы и ястребы. Все звери и птицы, которых давно не видно было в лесу.

Жига-Равдуша гордилась ремеслом свекровушки. А пуще — тем, как над её куклами спорились, ревновали покупщики. Светела смешило и обижало другое. Лыжи его дела люди давно ценили ничуть не ниже отцовских. Тем не менее мама всякий раз принималась объяснять:

— Это не Жог мой верстал, Жог-то, он с родителями давно… Это так, сынок балуется… мал, глуп ещё…

Вот и сегодня погнала из ремесленной. Беги, стало быть, в лес, поищи для звериной куклы коряжку. У Светела грелся клей на жаровенке, но — молча встал. Надо же младшему показать, как мать слушают. Да и бабушке не самой сучки по лесу искать!

— Я со Светелком! — проворно слез с лавки бабкин помощник, от горшка два вершка.

Ничего не скажешь, занятные побеги тянулись от Пенькова корня. Старшой с девичьими кугиклами… меньшой с лоскутами. Только разницы, что Жогушку суровая Корениха не гоняла, не претила кроить, тачать.

— Куда на мороз? — всхлопоталась Равдуша. — Ручки-ножки зайдутся, щёчки с холода побелеют!..

Корениха подняла глаза. Она лепила венец рыжей шерсти на спину тряпичной росомахи.