Братья

Рогатина свистнула в ответном посяге. Что Неуступ брал от земли, Потыка, сообразно имени, черпал у воздуха. Отлетел, упорхнул, выправился, полный грозного веселья, готовый снова разить.

Коготковичи громыхали в щиты кто секирой, кто вдетым в ножны мечом.

— До горы! До горы!

— Хар-р-га!

Светелу хотелось петь общий клич, он не знал, позволено ли. Вспомнил о гуслях…

Со стороны Путилина кружала белым речным плёсом спешил лыжник. Когда витязи стали оборачиваться, парень замахал руками, закричал:

— Не покиньте, государи воители! Братья Гузыни крушить идут вчетвером!

— О! — сказала Ильгра. — Гузыни!.. Как думаешь, Сеггар, двух дружин хватит управиться? Может, лучше сторонушкой обойти?

Воины засмеялись.

— Мизинный братец у нас намедни гулял, — жаловался упыхавшийся работник. — Песни злые орал, мисы бил, работника Порейку об стол ринул… Еле совладали гуртом выкинуть! Так за него все братья рукава засучили. Семьян собрали, ратью поднялись! Говорят, дядьку своего Мешая призвали нам на погибель… А и наши возгорелись, всяк друзей кликнул… в топоры бы не кинулись! Выйдет кружалу сквернение, как потом гостей принимать? На вас надея, милостивцы…

— Я бы так рассудил, — молвил скорый на решения Коготок. — Мой недоросль с твоим ротозеем толком ведь не разведались. Пусть, говорю, вперёд выбегут, а погодя и мы подоспеем. Свезёт им — похвалим. Не свезёт — косточки приберём.

— Ты своего как ругаешь? — спросил Сеггар.

Не то чтобы имя отрока впрямь имело значение. Воевода смотрел на приплясывающего Светела. Взвешивал.

— Ве́селом ругаю.

— Светел да Весел, — рассмеялся Гуляй.

— Лучше Светелом да Веселом быть, чем Гузынями.

— Санки оставите оба. Довезём, — наконец приговорил Сеггар. В побратимстве двоих вождей он был старший. Он строго предупредил, глядя почему-то лишь на Светела: — Ума кулаком добавить благословляю. Смертью убивать не велю.

— По слову твоему, государь воевода!

Два отрока живо пристегнули быстрые ирты. Нетерпеливый Путилин работник долбил кайком снег.

— Бегите уж, — сказал Неуступ.

Отроков погонять не занадобилось. Скоро Путилин работник уже налегал из последней мочи, удерживаясь вровень.

— Лыжи у вас, сеггаровичей, любо-дорого, — пропыхтел он, когда схлынул первый задор и бег выровнялся. — Одно слово, царские!

— Слыхал про делателя Пенька?

— А то! Его лыжи втридорога из рук рвут.

— Вот он и верстал.

— Дикомыты! — сказал работник. — Злой народец, а лыжи смыслят, не отнимешь.

— Почему злой?

— А будто нет? Зеленцы жгут, купцов убивают. Вона, торгован две опасные дружины берёт в поморье идти, одной мало, боится.

Речка петляла, в иных местах бури намели снега, выстроили горушки. Карабкайся вверх, прежде чем по уклону катить. Провожатый вовсе умаялся — видно, многовато сил положил, бросившись за подмогой.

— А ты ходо́к, — похвалил Весел.

— Я что… Вот Порейка хаживал, не угонишь, даром что лапы косые. И следопыт добрый был.

Светел наконец-то спросил Весела:

— Песница знатная у тебя. В наследство досталась?

— И так можно сказать, — кивнул беловолосый. — В зеленце нашёл позноблённом. Дом пустой, могилки хозяйские… Я вагуду и поднял, пока растопку искал. Струночки обновил, заиграла.

— Старая она…

— Так другой нету. Что в руки пришло, на том бренчу помаленьку.

«Да я б за неё… рубаху с тощей спины…» Добрых полверсты Светел не знал ни лыжни, ни предстоявшего дела. На что искру славнука у Весела выменять? Обидные в плату поднести? Засмеёт. Санками со всем животом поклониться? Сеггар выгонит, и поделом…

Так они коротали последнее колено пути, когда как раз бы рядить, как с орудьем справляться.

Гузыни

Пока бежали, скудный полуденный свет начал быстро меркнуть, сменившись неурочными сумерками. Облачные космы, путавшиеся в лесных вершинах, прорвались густыми ки́жами снега. Белые рои поплыли навстречу, неторопливо кружась. Бородатый гонец и Весел с едва пробившимся мужским волосом тут же сделались дремучими старцами в поросли серебряного мха. Застывшую речку на глазах кутало первозданное покрывало. Вправду, что ли, Путилин домочадец здесь проходил? Может, птицей по воздуху долетел?

Он огорчённо стукнул кайком возле устья ручья, падавшего с северной стороны:

— Поди знай теперь, в угон гнать Гузыней или здесь ждать, пока выйдут.

Весел широкой лыжей смахнул полпяди свежего пуха, припал на колено.

— Хаживали тут седмицу назад, с тех пор никого. Вона, крупка намёрзла, лисой только потревожена.

— Да ты, добрый господин, прямо как Порейка наш следами искусен…

Светел спросил:

— Каково Гузынюшек привечать будем? Здесь встанем?

— Воеводы подойдут, скажут: забоялись сами разведаться, на нас уповают! — Весел выпрямился прыжком, отряхнул стёганые порты. — Ты вставай, коли охота. Я навстречу пойду.

Хоть трусом вслух не назвал. Светел опять вспомнил Житую Росточь. Спины брата и отца… неизбывные синяки на плече. По жилам раскатился тёмный огонь.

— Добро, — сказал он вслух. — Только не обессудь: кому грудь подставлять, кому в засаде сторожить, про то жребий метнём.