Братья

В третий раз едва не упав, Светел неловкими, негнущимися руками потянулся к ножу. Амбарную дверь, примёрзшую после весенних бесчиний, отдирать было проще. Светел всё-таки вынул поясной нож. Концом клинка ткнул себя в бедро. Неглубоко, пальца на полтора.

Плоть едва откликнулась болью. Ранка ощутилась больше как прореха в одежде, дыра, сквозь которую вон из тела заструилось тепло. Кое-как отойдя мыслями от собственных тягот, Светел напряг слух, ловя за спиной свистящее, застуженное дыхание Кочерги. На ходу ведь не только задний за передним присматривает, но и передний оглядывается. Убедившись, что Кочерга ещё идёт, Светел вдруг с пронзительным равнодушием понял: ни упорство витязей, ни целость его, отрока, рук и ног уже не имели значения.

Осознание было простым и спокойным:

"Не дойдём".

Спины впереди расплылись. На лыжне стояли мать и отец. Совсем такие, как показывал личник. Дёргалась жилка, продетая из груди в грудь, куклы взмахивали тряпичными руками: "Ты достойно бился, сынок. Иди к нам!"

Светел мотнул головой, разодрал смёрзшиеся ресницы. На него смотрела вполне живая мама Равдуша, а рядом с ней… Атя Жог? Сквара? Выросший Жогушка? "Не смей умирать, как те, покорно уткнувшись! Слышишь, сын? И другим не смей позволять!"

"Не дойдём…"

Сеггарова дружина и так вершила невозможное. Держалась на ногах и всё медленней, но тащила себя вперёд. Дралась там, где изнемогли и застыли сперва миряне-походники, после — могучие витязи Коготка. Всё равно подвиг будет напрасен. Каменных врат уже не достичь. Даже семижильным отмерен предел, и этот предел они давно миновали. Если слишком смелые вновь не услышат предупреждения, сунутся прямоезжей дорогой — может, найдут их, замерших на вдохе перед очередным шагом. Вставших нетленными среди вечно стынущей тишины…

Чуть дальше того места, где под сыпучими пеленами угадывались сани и оботуры, сник Гуляй. Подломилась раненая нога. Витязь не рухнул только потому, что через плечо висела на ремне люлька и её никак нельзя было уронить. Гуляй захрипел, вцепился двумя руками в каёк, медленно встал. Однако нога наказывала его хуже чем просто болью — непослушанием. Она вновь подогнулась, наотрез отказываясь держать. Гуляй молча поник на оба колена… да так и остался.

— Дядя Гуляй!.. — попытался закричать Светел.

Кочерга сзади одышливо засипел, тоже окликая товарища. Их услышали. Ильгра повернулась, тяжело, мучительно, за ней воевода. Гуляй не двигался, лишь держал на руках люльку с двумя жизнями, теплившимися наперекор смерти. Подоспевший Светел заметил: личина у него под глазными прорезями намокла, взялась ледяной коркой. Гуляй плакал от бессилия, понимая, что уже не вынесет дитятко под родные тёплые облака.

— Ильгра… — Это был сдавленный стон сквозь зубы, вымучить такой из железного Гуляя могло только последнее отчаяние. — Дитя возьми…

— Не возьму! — зло огрызнулась она. — Справишься!

— Справлюсь, — отдыхая на каждом слове, согласился Гуляй. — Ты возьми. Догоню… Посижу чуть… догоню. Ты ступай. Все… ступайте.

— Нет. Где один из нас, там и знамя!

В голосе воеводы ещё рдели угли былой мощи, но они скоро дотлеют. Светел видел, как у Сеггара качалась под ногами земля.

Кочерга вдруг сказал:

— Может, отрок налегке добежит? Шустрый… сможет. Ребя вынесет…

Все посмотрели на Светела.

Светел тоже посмотрел на себя как бы со стороны. "А не побегу!.. А как ослушаться, если Сеггар напрямую прикажет?.."

Вот это вправду был уже край. Предел. Черта, за которой нет привычной опоры. Шагни — познаешь падение. Или, может, взлёт к великой ясности, к допрежь неведомым силам. Как безымянный воевода на Кровавом мосту, один против сотен. Как сам Светел мальчонкой на перекладине.

Он и правда будто вновь повис на черёмуховой жерди, за гранью здравого разумения вознося через неё подбородок. Вся-то разница, что ныне тянулся не к сучку в знакомом бревне, а к санкам с поклажей — за Обидными.

Светел так и не склеил им чехолка. Понадобились — просто вытряхнул из полстинки, призывая к служению.

— Встань, Гуляй! — повторила Ильгра. — Никто тебя не повалит, пока сам не склонишься! А не наша это вера — склоняться!

Витязь медленно покачал головой. Негнущейся рукой сдвинул харю, обросшую бахромой чёрных сосулек. У него шла носом кровь, борода смёрзлась, обвисла. Глаза на осунувшемся лице смотрели из глубоких тёмных глазниц. Остальные, надо думать, выглядели не лучше.

— Добей, сестра… Не встать мне.

Светел, торопясь, даже не стал трогать шпеньки, он откуда-то знал: Обидные отзовутся звонко и ладно. Занёс над струнами берестяной лепесток. Спохватился, сдёрнул куколь вместе с харей. Так проще будет петь. Так его вернее услышат.

Братья,
Солнышко припомним!
Скатертью
Простор огромный!
Ратью
Всякий, кто не сломлен, стой!

Та самая голосница Крыла, дерзко перепетая по-своему. Облачённая иными словами.