Братья

Галухино песенное подношение она выслушивала седмицу назад, составляя очередное притирание для лица. Свежей мазкой осчастливила Марнавину дру́женку. За ней — Чагу. Потом глаз не сводила с обеих дур, розовых, волшебно помолодевших. Наконец велела поднести зеркальце, всех выставила из шатра… и к вечеру затворилась в скорбном уединении. Не подпускала ни Телепеню, ни баб. Даже с молодым любимцем, Лутошкой, говорила через завесу. На люди показалась только сегодня. Цветущая, праздничная, избывшая морщины двадцати лет жизни. Лишь в глазах мрела тень страха.

Телепеня ладонями грел, гладил ногу возле колена.

— Повезёт, Ойдригович впрямь к северу копьё обратит. А не повезёт, как жить станем?

— Как жили, так и впредь проживём, — удивился Марнава. — Чем доселешний обычай стал плох? Нешто размяк, брат? Домоседом заделался?

Ватаг налился бурой кровью, готовый кому угодно показать, размяк или нет. У Галухи пальцы окоченели на струнах, горло захолодила близкая сталь… Мудрая Кука поторопилась вмешаться:

— А я тебе, Марнавушка, расскажу. В доселешних изъездах тебе кто противился? Хорошо, если домашнее войско. Ратники дворовые и воеводы такие же. Ты Неуступа, орлик мой, помнишь ли?

Марнава как будто сделался меньше.

— Поди забудь…

— А войско под себя урядит?.. А Хобот что баял, когда ты его от Селезень-камня едва живого привёз? Много войска послали мораничи с тем отпрыском пригульным? Всего одного! Так, Лутонюшка?

— Так, — кивнули медные кудри. — Во́рона жуткого.

— Всего одного, — повторила Кука. — И больше нет ни Лигуя, ни двора его, ни лихих молодцов. Шаечки смелые с пути поворачивают, чёрное пёрышко увидав… А к Лигую уж какие ухо-парни стекались!.. Кругом прав батюшка наш. Совет надо держать. Думу крепкую думать, как бы на царское копьё голову не сложить.

— Думай, кому невдомёк. Иные загодя позаботились, — с удовольствием перебил Телепеня. — Вот моё слово, на нём стоять буду. Мыслю, за море ехать пора. В Аррантиаде доли искать. Ты, Марнава, напоследок сходишь пощупаешь, какой такой поезд моими лесами пройти хочет беспошлинно… Пока хоробрствуешь, я шатры соберу, на Киян выйду. Помнишь, где Не́течь прежде впадала? Там встретимся.

Подглаварь и Лутошка смотрели в немом изумлении. Одна Кука не дивилась замыслам, которые сама нашептала. Галуха забыл наставления, повёл гордый медленный танец, принесённый из Фойрега. Никто не заметил.

— Так царевич когда ещё водворится, — обрёл голос молодой следопыт.

— Повременим, пока на плечах погоня повиснет? Затравленными в утёк бросимся? — усмехнулся ватаг. — Нет, друже. Ныне серебра полны скрыни. На кораблях не тесниться стать: сколько надо, все выкупим. А за морем… Мне, что ли, про кощеев вам сказывать? Рабы!.. Мы да в благодатной земле угла не найдём? Безначальное стадо примучим, как отцы наши в былые годы примучивали. Новое владение урядим, как отцы уряжали. — Помолчал, облизнул сладкую пену с усов. — Боярынька у нас уже есть. И державец для двора найдётся: Капуста.

Лутошка сидел, приоткрыв рот. Медленно вбирал сказанное. Вот, стало быть, почему один с младенчества коновод, а прочие только в рот ему смотрят. Вожак не робеет запретов, не ведает страха. Без боязни пробует всё, что иные дерзали. Без оглядки затевает неслыханное. Невозможное.

Марнава задумчиво произнёс:

— А там и венец выковать можно…

Телепеня с нескрываемым торжеством откинулся на подушки.

— Думаешь, Хобот у Селезень-камня над бабьими румянами трясся?.. Подай, жёнка, ларец!

Кука того только ждала. Обернулась, вытащила из-за себя подголовник. С виду обшарпанный, простой, но Галуха знал такие ларцы. Извне берёста, изнутри луб, меж ними — кованая решёточка. Боярыня сняла с шеи ключ на длинном шнурке. Под пальцами Телепени чуть слышно щёлкнул замочек.

Галуха пытался зажмуриться, отвернуться, чтобы лишнее мимо зрачков пропустить… не совладал. На грубых ладонях разбойников, на куске тёмно-синего бархата мерцало дивной работы очелье. Цветы, звёзды, крылатые молнии, исполненные в серебре.

— Из глубоких вод вынут, — щурясь на мягкий блеск, сказал Телепеня. — Находчик и цены находке не знал. За лопасть вяленого мяса Хоботу отдал: бирюлька! Ну а Хобот андархского выморочного добра с лихвой навидался. Смекнул, что́ в руки пришло.

— Сон утратил, гадавши, как нещечком распорядиться, не прометнувшись, — с видом причастницы подхватила боярыня. — За деньги продать? Так у него барыш держится до кружала, как ещё собак и нарту не прогулял!.. Хотел было в Коряжин поспешить, владыке грозному поклониться. Ан забоялся.

— С государя Хадуга станется в награду кнута и дыбы отмерить, — довершил Телепеня. — Нам ли не смыслить того, на каторге битым!

— Правильно забоялся, — кивнул Марнава. — Как пойдут спрашивать, где взял, с кем, много ли ещё святынь от наших глаз прячешь!

Лутошка тоже кивнул. Каторга с палачом его счастливо миновали. Однако закабалённым ходил, битья принял изрядно.

— Я и сам Хоботу всей цены не дал, зато погибель следом не выпустил, — сказал Телепеня. — Эй, гудила! Что ты там заладил, ажно зубы свело? А ну пой как следует! Про Кудаша нам давай!..