Братья

Чего для? Нужна, не нужна — раз летит, сцапаю? Покорыстился за частицей царской удачи? Лучше б глядел, с кем вздумал тягаться. Издёвка судьбы превысила меру. Прыгнувший уличник хорьком повис на руке. Вогнал зубы под большой палец, где боевая жилка трепещет прямо за кожей. Всё случилось в мгновение ока. Красильщик рявкнул, мотнул рукой. Бродяжка не дал выпавшему сребренику коснуться земли. Подхватил, сунул за щеку. Кинулся удирать разведанным путём: норами, щелями в частоколе людских ног.

— Держи вора!.. — одиноко раздалось сзади.

"Не крал я! Не крал! Это он моё взял! Моё!.."

За людским коловоротом, за шумом и кличем обида красильщика осталась почти никем не замечена. Ругаясь, верзила спрятал в рукав свежие кровоподтёки и позабыл. Бродяжка без помехи выбрался из толкотни. Кто сказал, будто у металла нет вкуса? Ржавый гвоздь отдаёт кровью. Серебро — горькими пряностями несбыточного. Больно и сладко жжёт искрой из очага, у которого рад бы согреться, да рылом не вышел.

По краю схо́дбища глазастыми воробьями шныряла бездомная мелкота. В сотый раз обшаривала мостовую, и так выскобленную жадными пятернями. Вскакивая на ноги, сирота уже знал судьбу заветной добычи. Вовсе с голоду почернеть, но Аодхов лик, выбитый в серебре, не сбывать! Ни за что! Никому!

Смекая на ходу, где бы понадёжней спрятать святыню, бродяжка шагнул к сверстникам, но поперёк пути легла тень.

— Отдай добром.

У взрослого вора было широкое бабье лицо с глазками-щёлками, пронзительными, морозными.

Всё пропало! Совсем! Кто ж позволит оставить добытое вперекор прямому запрету! Уличник аж присел, взгляд отчаянно заметался. Вор протянул руку:

— Не то с языком вырву.

Острастка гнула к земле, но всё перевесила невозможность прекратить быть царским сыном и опять впасть в сиротство. Мальчишка зло оскалил зубы, прыснул в сторону, бросился наутёк.

За ним погнались.

Он мчался во все лопатки, надеясь уйти и не думая, что станется завтра, зная лишь топот сзади да за щекой — сребреник, вдруг ставший прибежищем его души, залогом надежд.

Все перелазы, дыры и закоулки близ торговой площади он знал назубок. Одна беда: преследователи взрослели в тех же трущобах и быстро настигали бродяжку.

Солнце меркло в наступающих тучах, грозовые сполохи сверкали всё ярче. Белобрысый уличник стрелой нёсся вдоль глухого забора, не ведая, что всего через несколько мгновений услышит: "Во имя Владычицы и по праву, вручённому праведными царями, я забираю это дитя". И погоню смоет дождём, как тому положено быть, если сына защищает отец.