Братья

И вот тут-то я наконец вспомнил, как Лонгтин нанял Аво на работу. Я же знал эту историю. В его бар постоянно заглядывала немолодая женщина, преподавательница английского языка. Она работала с иммигрантами. Большинство ее учеников были из Латинской Америки, и она свободно говорила по-испански. Однако часть ее работы была посвящена языковой адаптации выходцев из Армении, откуда в Штаты переехали ее родители. Армянские ученики были, как она говорила, ее личным проектом, и помимо помощи в овладении языком она старалась как-то устроить их в американской действительности: хобби, спортивные клубы, работа волонтерами. «У меня есть новенький студент, — сказала она Лонгтину, — тоже из Армении. Огромного роста, но очень добросердечный паренек. Он мог бы стать вышибалой в клубе или разнорабочим».

Лонгтин согласился взять его к себе на работу, и учительница в знак благодарности принесла ему еще теплую домашнюю пахлаву с медом.

— А ты не припомнишь ее имя? — спросил я Рауля.

— Да… — кивнул тот, допивая свое пиво. — Ва-лен-ти-на… Она приходила сюда почти что каждый вечер. У нее еще была собака размером с крупную крысу, но Лонгтин не ругался на этот счет. Она постоянно совала мне свою визитку ESL [8] — а я такой про себя: «Да блин, достала уже, старая калоша, мы тут с тобой каждый день видимся, и я нормально говорю по-английски!»

— Это же расизм! — отозвался один из парней (кстати, единственный белый из всей компании).

Открылась входная дверь, и наш импровизированный симпозиум сам по себе закончился. Все вернулись на свои места. Я проводил взглядом Рауля, который захлопнул за собой дверь подсобки, одновременно завязывая фартук. Черт ли меня дернул или любопытство, но я крикнул ему вдогонку:

— Эй, у тебя не осталось хотя бы одной ее визитки?

Да, тогда я говорил Броубитеру, что в жизни существуют лишь деньги и мили. Но и время тоже существовало. В нашей работе не было межсезонья, не было больничных листов, не было профсоюзов, которые регулировали бы часы работы и минимальный размер оплаты труда. Не было ни страховки, ни пенсии. Мы были всего-навсего подрядчиками, эдакими фрилансерами, наемниками в средневековом смысле. Мы были бойцами или, скорее, шутами, которых нанимали сюзерены. Мы были обречены скитаться из штата в штат, чтобы наши уловки, секреты постановочного мастерства оставались тайной для публики. Для нас не было проблемой провести девять матчей за неделю, причем в пяти разных городах, а по выходным — по два зараз. А потом каждое утро тренажерные залы и мили автомагистралей между ними…

Время летело слишком быстро, чтобы он мог учиться, поэтому мы отрабатывали все приемы во время наших переездов. Он постигал мастерство прямо на работе, то есть на ринге, а потом мы закрепляли материал в дороге. Броубитер сносно говорил по-английски, но все же не бегло, поэтому большую часть его рекламных роликов я делал сам. Кроме того, я давал ему некоторые базовые навыки — как не повредить позвоночник при сильных столкновениях и ударах, например. По пути до следующего города мы подробно разбирали его прошлые матчи. Школа греко-римской борьбы сделала его выносливым и дала способность правильно работать ногами, но в остальном я велел Аво забыть о том, чему его учили.

— Ты же поистине гигант, — сказал я ему. — Твой стиль — некоторая неуклюжесть, но при этом ты должен использовать свою силу и не гнуться под ударами. Тебя нельзя уронить. Это все чисто психологические моменты. О чем ты должен думать на ринге? Кто есть ты сам, кто есть твой противник. Что мы можем рассказать и показать публике? Ты слишком большой, — добавил я, — чтобы хоть как-то выказывать боль, разве что тебе начнут выдавливать твои глубоко посаженные глаза.

Это было единственное его слабое место — глаза под могучей бровью, и больше ничего. Он вроде понял. На какое-то время…

Чуть позже он понял, что боль — это реальность. Пытаясь не причинить вреда другому, мы часто раним сами себя. В конце концов, Броубитер был большим, но совсем еще зеленым — а ведь ничто так не разрушает тело, как отсутствие зрелости и неслабые габариты. Я наблюдал за ним, как он боролся с выбитым большим пальцем, вывихнутым плечом, разрывом мениска, как минимум с двумя сотрясениями мозга… а еще сокрушительные удары о настил, от которых долго не сходили кровоподтеки; казалось, что болевой синдром испытывают даже волосы на его груди.

Прошло примерно месяца четыре с момента нашего знакомства в «Выстреле», когда я подумал: Аво, что называется, «испекся» и готов уйти. И тогда я стал рассказывать ему о своем брате.

В течение нескольких первых недель нашего сотрудничества, когда мы наматывали мили от Лос-Анджелеса до Ванкувера, я, не умолкая, говорил ему о психологии, о бизнесе, но, оглядываясь, замечал, что Броубитер смотрит в окно, слушая меня вполуха. Я списал его рассеянность на отсутствие интереса.

Как-то раз, во время особо затянувшегося молчания в дороге, я сказал ему: